Цветы зла

Пламя кос твоих слилось
С белой кожею, и сквозь
Платье светит беднота
И красота.

Мрамор плеч твоих худых,

Весь в веснушках золотых,
Юной прелестью маня,
Пленил меня.

Твой уверен легкий шаг,

И тела принцесс не так
Были грацией полны
В дни старины.

Если б волей добрых фей,

Вместо ветоши твоей,
Падал шелковый наряд
Тебе до пят;

И, для взора знатока,

Вместо рваного чулка
На ноге твоей сверкал
Златой кинжал;

Если б не держался лиф,

Соблазнительно раскрыв
Кожу, молока белей,
Твоих грудей;

Если б всё же ты тогда

Не сдавалась без труда
Ласкам смельчака, борясь
С ним и смеясь;

Нити светлых жемчугов,

Строфы звучные стихов,
Приняла бы ты из рук
Покорных слуг;

Племя стало б рифмачей

Посвящать плоды ночей
И ловить исподтишка
Блеск башмачка.

Паж в расцвете юных лет,

И вельможа, и поэт,
Bсе бы стали, о поверь,
Стучаться в дверь.

Насчитал бы твой альков

Ласк не больше, чем гербов,
Власти покорив твоей
Род королей!

— Но к чему мои мечты?

Ведь с утра не ела ты
И всё смотришь, кто бы мог
Подать кусок;

Ты любуешься тайком

На стекляшки за окном
(Не могу тебе — прости! —
Их поднести);

Так ступай же без других

Украшений дорогих,
Кроме юной наготы
И красоты!

ЛЕБЕДЬ

I

Где, Андромаха, вы? — Зардевшийся от крови
Скамандр, в чьем зеркале была отражена
Скорбь ваших горьких мук и доли вашей вдовьей,
И зашумевшая от слез его волна

На память мне пришли, печальная царица,

Когда я проходил по площади Дворца.
— Парижа старого уж нет (лицо столицы
Меняется, увы, быстрее, чем сердца!).

Воскресши вновь в уме моем, зашелестели

Палатки, хлам блестел за окнами лачуг,
Лес незаконченных колонн и капителей,
Заросших плесенью, покрыл широкий луг.

Зверинец, помню, там свои расставил клетки,

И в час, когда, дрожа под ранней синевой,
Труд просыпается и тучи пыли едкой
Встают под метлами вдоль мертвой мостовой,

Я видел лебедя, бежавшего из плена.

Он лапою своей сухие плиты тер,
И по земле влачил он грудь, белее пены.
В канаве высохшей, раскрывши клюв, простер

Он крылья царские над пыльными камнями

И словно говорил, об озере родном
Скорбя: «Когда же, дождь, польешься ты ручьями
На землю скудную; когда же грянешь, гром?»

И, символ наших душ, несчастный тот порою

К немым, насмешливым, жестоким небесам
Тянулся жадною, дрожащей головою,
Как будто посылал упреки он богам.

II