Цвингер

— С Мирей, похоже, сложности. И именно поэтому, Бэр, время не терпит. К вам есть просьба. Можете ему перезвонить? Мне очень неловко, но это срочно. Попросите Павлогородского узнать, что случилось с архивами Плетнёва, хранившимися в киевском ГБ. Пусть узнает быстрее, хорошо бы прямо завтра. Это суперважно. И еще… У меня просто нет слов. Огромное спасибо, Бэр, за то, что вы для меня сделали!

— Да я ничего еще пока не сделал. Вот только начинаю вам помогать.

— Ложная скромность. Я вам на всю жизнь благодарен, Бэр.

— Да за что? Скажите лучше, какие все-таки сложности с Мирей возникли?

Прервалась связь. Ну и прекрасно. Что бы Виктор мог ему сейчас ответить? Виктор тычет телефон в карман и видит: сушевые палочки он тем временем наломал о столешницу на дюжину заостренных щепок-лучин. Пожав плечами, официант протягивает руку в белой перчатке и принимает обломки в ладонь. Хладнокровно передает Виктору новые палочки взамен раскрошенных, обвязанные лентой.

Прощаться со всеми. Сэм Клопов с набитым ртом сердечно машет. У шоколадного фонтана маячит Роберт: он все еще взволнован почетным поручением, которое переменило для него перспективы работы и карьеры. Не знает, какими словами говорить спасибо Виктору. С его уст спархивает нежнейшее:

— Нит гедайге!

Пятница, 21 октября 2005 года, Франкфурт — Версилия

— Зай гезунт! — отвечал Роберту Виктор в путаной дреме. Сон был на идиш, из жизни отъезжантов в Палестину. Их с Робертом ссаживали с корабля на неухоженный берег, они оказывались в кипрских лагерях. Напряжение во сне было разлито в каждой детали. Мука, страх, ожидание, жар. Во сне в ноздри Виктору не поступал воздух. Похоже, евреев уже гнали из лагерей в душегубку. Виктор разинул, как верблюд, рот и втягивал воздух полной грудью — и как-то сумел избежать этой участи. Сон, слава богу, оборвался диким звоном телефона.

Ульрих!

— Ну, у тебя что новенького?

Продрать глаза — в гортани наждак — обругать Ульриха — и понять, что его звонок был спасением. Иначе прости-бы-прощай Викин самолет. Курц совершил чудеса и позднейшим вечером перезаказал ему новый билет, на этот раз на утренний рейс в восемь тридцать. То есть надо вылетать пулей из отеля без четверти семь. Сейчас шесть. А Виктор, забыв попросить о побудке, рисковал бездарно проспать полет.

Ответ Ульриху на оставшихся голосовых связках. Хотя их почти не осталось, все воспалены. А нос, что нос. Плотно залеплен, как в подобных случаях бывает с ночи. Вот долечу в Милан… И что? В Милане тоже нафтизина нет, если исчезла черная с подзеркальника аптечка. Нафтизин, дефицитное лекарство, Бэр купит в Москве. Ну и привезет его во Франкфурт. Виктору с того какая радость?

— Во-первых, болгары мне отдали документы, Бэр им выдал чек на тридцать тысяч, вообрази. Когда успел? В голове не укладывается. Он очень щедр. Но не очень последователен. Ведь он собирался ругаться с ними и торговаться за одну или полторы тысячи! И тут же дал тридцать. Спасибо ему, конечно, но это все-таки хотя и благородный, но маразм. Что до болгар, то с болгарами я распрощался, похоже, окончательно. Они были кем-то напуганы. За ними гоняются черноглазые небритые хулиганы. Это мусульманские мстители за карикатуры. Устроили облаву на Зофку. Объяснить это я тебе не могу, Ульрих.

— А Мирей и компьютер?

— Зофка с Черномором заверяли и божились, что непричастны к компьютеру и к налету на квартиру. Их только волновали моджахеды. И их понять можно. Так что они, спасая шкуру и чек, стремительно покинули Франкфурт и возвращаются в Болгарию.

— Да зачем твоя Зофка моджахедам! Это же, Виктор, она, наверно, разыграла для того, чтоб от тебя отвязаться. Я же тебе говорил, что это страшные люди. И ты отпустил их? Не узнал, как найти их сообщников? Партнеров? Которые похитили Мирей? Которые устроили на тебя засаду в аэропорту? Ну что ж, как хочешь! Они еще не такую засаду теперь тебе приготовят! Я бы на твоем месте поопасался еще и за Наталию.

Надо же Ульриху доводить меня до родимчика с утра.

Разговаривая, Виктор — не способный на многостаночничество, как Наталия, однако требуют обстоятельства — умывается свободной рукой, будто кошка лапой, плюхается, чтобы обуться, возле орехового пресса для штанов, а мокрые вчерашние ботинки, чтоб не изгваздать ковер, ставит на вброшенный под дверь из коридора ежедневный бюллетень выставки.

— Пощади, Ульрих, страшно. Есть в твоих словах правота. Но что я мог поделать? Меня скрутили вышибалы из секьюрити… Про Наталию не надо, умоляю. Я и так уже от страха не чую ног.

К слову о ногах. Оба ботинка, которые почему-то оба на левую ногу, на глянцевый фасад буклета не умещаются, и Виктор растягивает бюллетень нараспашку. Видит надпись «Омнибус». Надо же, и тут об «Омнибусе». Главная новость — торги ватрухинские. Ишь, какие напечатаны яркие фото…

— А-а! Господи! Представь, Ульрих, что я вижу! Передо мной красуется этот самый болгарин, за моим столом.

— Где, прямо у тебя в спальне твоей гостиничной?