Цыганочка без выхода

— Стой! — грубым голосом крикнула то ли бабка, то ли тетка с собакой на поводке.

— Гав! — тоже грубо и тоже явно в смысле «Стой!» басом рявкнула псина — не умильный пекинес Гоша, а здоровенная овчарка.

— Однако за время пути собака смогла подрасти, — пролепетал мой внутренний голос, оценив эту впечатляющую трансформацию.

Срезав угол клумбы, я с треском проломилась сквозь жасминовый куст и выскочила в тот самый проулок, с которым у меня уже были связаны дурные воспоминания. И поняла, что теперь и вовсе буду видеть его в кошмарах.

Ирка в синем пуховике брела по лужам уныло, не разбирая дороги, сокрушенно качая головой в капюшоне и закрывая лицо руками. За собственными глухими рыданиями и трескучими шорохами болоньевой ткани она, конечно, не слышала шагов того, кто, как Петрушка в кукольном театре, внезапно выскочил из-за большого мусорного бака, настиг ее и ударил в спину с надписью Adidas.

Прямо в точку над буквой i.

Ножом!

Ирка упала — ничком, лицом в лужу. Я завизжала, как будто это меня зарезали, и тоже полетела на землю, потому что из проделанного мной в кустах отверстия, как снаряд из орудия, вылетела овчарка. Кто-то наступил мне на спину, явно не мягкой лапой, а тяжелой обувью большого размера, и разом выдавил из меня весь визг вместе с воздухом. Кто-то закрыл мне обзор. Кто-то бесцеремонно потянул за ногу, но я брыкнулась, вырвалась и довольно шустро поползла на локтях, встала на четвереньки, поднялась на ноги, оттолкнула то ли бабку, то ли тетку-собачницу, обошла рычащую и треплющую кого-то овчарку, снова упала на колени и вцепилась в шуршащую болоньевую ткань, глядя на торчащий из нее нож и не решаясь перевернуть неподвижное тело.

Я ревела и из-за слез плохо видела, а соображала и того хуже. Смысл призывов «встань», «отойди», «да уберите уже ее кто-нибудь» от меня упорно ускользал, а сама я упрямо выворачивалась из рук, которые тянули меня вверх и в сторону. Перед глазами все расплывалось, и в какой-то момент мне показалось, что неподвижная фигура в синем пошевелилась. Да, точно, она перевернулась и села!

От изумления я перестала реветь, и в наступившей тишине вдруг услышала:

— Ленка! Снова ты?! — Голос был неуместно веселый и, странное дело, мужской.

— Ты не Ирка, — сказала я, нервно икнув.

— Обычно я Максим, — легко согласился Касатиков.

Он сбросил с головы капюшон, встал, попрыгал легко и пружинисто, как боксер, вжикнул молнией и сбросил синий с белыми буквами пуховик, оставшись в джинсах и бронежилете поверх свитера.

— Ты притворился Иркой? — озвучила я очевидное. — Зачем?

— У нас спецоперация. — Касатиков потянулся, разминая плечи.

— Что, и Лазарчук тут? — спросила я и с подозрением присмотрелась к овчарке.

Басовито захохотала, сматывая с небритой морды самовязаный шарф, то ли бабка, то ли тетка-собачница.

— Здравствуй, Сереженька, — язвительно сказала я бабке-полковнице и огляделась в поисках еще кого-нибудь знакомого.

И, как ни странно, нашла.

В густо сдобренной огрызками и ошметками мелкой луже у мусорного бака нижним ярусом в пирамиде из него самого и порыкивающей собаки сверху смирно лежал мой звукореж Дима.

— Ты должна была мне рассказать, — наверное, в десятый раз повторила я, отворачивая голову от ложки с лекарством, которую настойчиво совала мне лучшая подруга.

— Я не могла, — тоже в десятый раз ответила она и, стремительно выбросив вперед свободную руку, схватила меня за нос.

Я, конечно, открыла рот, и Ирка тут же влила в меня успокоительное.

— Мне строго-настрого велели никому ничего не говорить, это же была секретная полицейская операция. — Подружка повертела в руке ложку, задумчиво посмотрела на холодильник и спросила: — А у тебя есть что поесть?

— Кефир и кофе, — ответила я.

— Фу! — Ирка встала, подошла к холодильнику, открыла его и внимательно осмотрела одну за другой все полочки: я поняла это потому, что она наклонялась все ниже и ниже — дергано, как механическая кукла. — А в морозилке есть наггетсы!

— Фу, — повторила я. — А впрочем…

Ирка выдрала из сугроба в морозилке заиндевевшую коробку и переместилась к плите. Мы сидели на моей кухне, но хозяйничала подружка — пыталась загладить вину.

— Я и сама не знала толком, что к чему, — разместив на сковородке наггетсы, сказала она. — Серега позвонил, когда я вышла из салона, вся такая мордюковистая, в парике и при макияже. О том, куда и зачем я собираюсь, он откуда-то знал и велел мне через полчаса после прихода в ту квартиру убраться из нее. Я и убралась, ну это ты и сама уже видела. А в подъезде меня встретил Касатиков. Содрал с меня пуховик, надел его, сказал: «Стой тут!» — и был таков.

— Поверить не могу, что нас использовали втемную. — Я решила простить подругу и обратить свой гнев на полицейских товарищей. — И продолжают темнить! Я потребовала у Сереги объяснений, так он мне заявил: «Как говорят судмедэксперты, все подробности после вскрытия!» Каково?

— Обидно, — согласилась подружка. — Но можно порадоваться тому, что маньяк взят с поличным!

— Да, только я-то думала, что маньяк — это Гаврилов! А оказалось — Дима. Но как, почему?!