Цыганская песня: от «Яра» до Парижа

Аполлон Григорьев – едва ли не лучший литературный наш критик и весьма даровитый поэт, основательно, как всё не подходящее под общую мерку, забытый потомством, да и у современников носивший кличку «чудака», тесными узами связан с цыганством.

…История этой любви до самых последних дней оставалась тайной. Однако, прежде чем рассказывать эту историю, необходимо остановиться на очерке Фета, его рассказе «Кактус», в котором выведены Григорьев и молодая цыганка, увлекшая степенного Афанасия Афанасьевича своим пением. В 1856 году Фет проживал в Москве… Здесь, после 12 лет разлуки, он снова встретился со старым товарищем и однокашником по Московскому университету Григорьевым. Дело происходило летом. «Григорьев, – рассказывает Фет, – несмотря на палящий зной, чуть не ежедневно являлся ко мне на Басманную из своего отцовского дома на Полянке. Это огромное расстояние он неизменно проходил пешком и вдобавок с гитарой в руках. Смолоду он учился музыке у Фильда и хорошо играл на фортепиано, но, став страстным цыганистом, променял рояль на гитару, под которую слабым и дрожащим голосом пел цыганские песни. К вечернему чаю ко мне нередко собирались два-три приятеля-энтузиаста, и у нас завязывалась оживленная беседа. Входил Аполлон с гитарой и садился за нескончаемый самовар. Несмотря на бедный голосок, он доставлял искренностью и мастерством своего пения действительное наслаждение. Репертуар его был разнообразен, но любимою его песней была венгерка… Понятно, почему это песня пришлась ему по душе: в ней сквозь комически-плясовую форму прорывался тоскливый разгул погибшего счастья. Особенно оттенял он куплет:

Под горой-то ольха,
На горе-то вишня;
Любил барин цыганочку,
Она замуж вышла»

[8].

Дальше в рассказе «Кактус» идет речь о том, как Григорьев возил своего друга в Грузины к Ивану Васильеву послушать пение влюбленной цыганки красавицы Стеши.

«Слегка откинув свою оригинальную детски-задумчивую головку на действительно тяжеловесную, с отливом воронова крыла, косу, она (Стеша) вся унеслась в свои песни…» О том, какие чувства испытывал в это время Григорьев, Фет не говорит ни слова. Между тем в год описываемых событий драма, начало которой было положено еще пять лет назад, приближалась к концу: та, которую любил Григорьев, вышла замуж.

…«Цыганская венгерка», написанная в 1856–1857 годы, была заключительным аккордом разыгравшейся драмы.

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
С голубыми ты глазами,
Моя душечка!
Замолчи, не занывай,
Лопни, квинта злая!
Ты про них не поминай…
Без тебя их знаю!
В них хоть раз бы поглядеть
Прямо, ясно, смело…
А потом и умереть
Плевое уж дело!

«Цыганская венгерка», «тоскливый разгул погибшего счастья», по словам Фета, была прощаньем с невозвратимым прошлым… «Для одной только женщины, – писал Григорьев, – в мире мог я из бродяги-бессемейника, кочевника, обратиться в почтенного и, может быть (чего не может быть?), в нравственного мещанина… Да нет! Зачем хочу я намеренно бросить тень насмешки на то, что было свято как молитва, полно как жизнь, с чем сливались и вера в борьбу, на чем выросла и окрепла религия свободы?.. Зовите меня сумасшедшим, друг мой, но я, и умирая, не поверю, чтобы эта женщина была не то, чем душа моя ее знала»…