Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

Они были уже у подъезда огромного дома, построенного в шестидесятые годы. Дом вплыл на проспект, как линкор. Его окна напоминали бойницы, надстройки над крыльями — орудийные башни.

— Есть у тебя враги, морэ?

— Откуда мне знать? Нынешней ночью Нож со мной был. Заходил. Думаю… Много чего я думаю.

— Нож? — удивился Граф, набирая в подъезде код; щелкнул замок. — Ну, этот джентльмен — не проблема.

Они поднялись на лифте.

У Графа в доме была, как всегда, Земфира — худая, высокая, по-цыгански одетая. Бесшумно вышла из кухни, проинформировала:

— Раджо звонил два раза, ты ему нужен.

— Перебьется, — сказал на то Граф. — Еще позвонит. Сооруди, Земфирочка, натюрморт… А ты, морэ, не стой, как в гостях. Все будет шукар[13].

Граф любил щегольнуть цыганским словцом. Но получалось фальшиво. У Кнута слух абсолютный — фальшь ловит сразу. Давно Граф отвык от родной речи.

Земфира вкатила столик с номенклатурной жратвой из валютного магазина.

— Угощайся, морэ!

— Да ничего не хочу, — ответил Кнут. — Не идет.

— Здорово, чявалэ[14], — сказал вдруг Раджо, войдя из коридора, будто его нанесло сквозняком.

Глаза его искрились.

Он пожал руку Графа. Сказал ему:

— Я рассчитал, что ты уже дома, и — точно. Как жив-здоров? А с Кнутом мы виделись, похмелились… Что невеселый, морэ? Не допил?

— Раджо, — ответил Кнут, глядя ему в глаза, — пропали камни, их кто-то взял этой ночью.

Раджо сорвало с кресла, он встал.

— Не дури. Я тебе дал на притырку[15], ты взял. Не так? Горбатого лепишь, Кнут?

— Да ты сядь, — сказал Граф. — Кнут не темнит. Похоже, он облажался^[16]. Подумаем вместе, как выйти из этого, чья работа.

— Я и не видел, их толком, — сказал Кнут. — Поставил сумку за тахту, потом мы сюда поехали. Ночью меня, бухого, подбросила Минта. Не поднималась ко мне. И вроде Нож еще был, обнимал-целовал, вел по лестнице. Уложил, ботинки с меня снимал, и я отключился. Не ты ли, Раджо, приставил его ко мне?..

— Плетешь, — насупился Раджо, брови его сошлись. — Так и так, ты в ответе. Камушки с кровью достались, морэ. Я тебе дал их как человеку. И сам за них отвечаю перед людьми. Они с меня спросят, что я скажу? Мне не простят.

— Помоги в таком случае разобраться, куда они делись.

— Я помогу, — сказал Раджо с угрозой. — Но я тебе в оперы не нанимался. И срок — неделя. Выбор такой: камни вернешь или баксы с тебя. Пятьдесят штук, ты знаешь. А нет — поставим на счетчик.

— Откуда мне взять, ты сбесился?

— Твое дело, морэ. Ты на виду. Думай сам.

— Вот невезуха, — огорчился Граф. — Ты вправду влип. Да глупостей не сотвори. Помозгуем, найдем вариант. Иди, друг, я позвоню тебе, время — деньги.

Кнут ушел, не прощаясь, со смутным чувством, что Граф и Раджо сыграли в четыре руки. Во всем какая-то фальшь.

Жаль, — сказал Граф. — Морока выходит.

— Пеняй на себя, — сказал Раджо. — Тебе приспичило. Мне — камни, тебе — гитара, а Кнуту — хрен с повидлом. Хочет не хочет, отдаст инструмент, что ему делать, нищему… А мне Бог, может, простит. Снимет с крючка и меня. Бог добрый, не так?..

— Позычим^[17]. — Граф потянулся, зевнул, закинул холеные руки за голову. — Так ли, иначе ли, без гитары этой мне жизни нет. Царская вещь. А Кнут не продаст ее. Никогда. Нипочем. Он говорил лично мне… С камнями, конечно, это комедия. Лучше бы Нож гитару увел.

— Ага. И ты бы играл на краденой?.. Ты битый фраер^[18], морэ. А делаешь из себя целку. Кнута тебе жалко, но инструмент из коллекции — требуешь. Дай, мол, сюда любовь свою, бедный цыган-музыкант.

— Замнем, — сказал Граф. — Хорош базарить. Ты вот что скажи: как попала эта гитара в его руки? Это же батовский инструмент.

— Говорит, наткнулся на барахолке в Чите. Был там с ансамблем, увидел издали чудака. Тот мордовал эту вещь, не понимая, что у него в руках. Терзал при народе. Все дело случая. Повезло. Кнут взял ее за бесценок, как табуретку.

— Задаром, значит, досталась. — Граф усмехнулся. — Так и уйдет от него.

— Для тебя, Граф, стараюсь.

Граф глянул, будто ударил шилом.

Раджо осекся: с Графом не пошутишь. Вроде цыган по рождению, но у него свои шутки. Бывало, зажжет за столом в кабаке бумагу весом сто долларов и пригнется с ней, скатерть поднимет. «Морэ, ты что?» — «Беда, хассиям^[19]! Рубль потерялся, ищу…» Цыгане смеялись. А это он так гуляет, с такими причудами. Если ж по-трезвому — сторонись его. Говорили, Граф держит общак^[20]. Свой банк у него, своя агентура и вилла не то на Кипре, не то в Америке. Ну, и любит ваньку валять; а если что, из любого делает клоуна.

— Короче, — сказал, отводя глаза, Раджо, — будет тебе гитара. Кнут сам ее принесет.

— Душа болит, морэ. Жалко мне этого рома. Может, оставим, как есть?

— Кончай. Карусель завертелась, — выговорил Раджо. — Пойду я.

— Нет, брат, поедем со мной, полегчает. Я приглашаю.