— Агат, говоришь? — потянул он резину. — Вроде того, родная. Вроде Володи, наподобие Николки…
— За перстнем?
— За ним, — вздохнул Кучерявый. — Не стой на пороге, защекочу.
— Взял?
— Тут нет. Носит, видать, при себе. Линяем?
— Канай отсюда, парчушка.
— Оревуар… Чао, детка.
Кучерявый рванул мимо Гафы и ссыпался в полутьме по лестнице.
Кабак гремел. Агат сидел с кодлой, пил. Между столиками вертелся цыган с гитарой. Подвалил и к Агату:
— Заказывай песню, морэ.
— Душа болит, — бросил Агат. — Сам знаешь, что надо. Прими коньячку… И делай.
Взорвался аккорд, кабак поутих, официанты умерили прыть: с блатными шутки плохи. И гитарист зарыдал, поводя плечами:
Блатные ловили взгляд Агата. Как он среагирует, так и они. А он пьяно плакал… В такую минуту — не подставляйся, и лучше быть от него подальше. Не вякнуть. Смолкла гитара, и гитарист поклонился. Агат с силой сунул ему в карман веер долларов, не считая их. Тот опять поклонился, тряхнув волосами, и отступил. Вся хевра загомонила.
«Чавэла!» — кричали, не зная, что это значит. Били ладонями по подметкам.
— Канаем! — сказал, поднявшись, Агат, но в зал картинно вступил Кучерявый.
— Здорово, ромалэ, — орал он, хотя из цыган тут были только Агат да лабух с гитарой. — Шампанского всей компании. — Он положил деньги на поднос проходившего официанта.
— Гуляешь? — определил Агат. — С чего бы?
— Люблю тебя, морэ, хочу уважить. — Он растолкал шестерок, зачем-то прикрывших Агата. — I fa, возьми. От души.
Агат принял перстень, на свет посмотрел и тихо сказал:
— Это туфта. Кинули нас цыгане. На том — лик Христов. А на этом замке… Гляньте, мальчики, кто это?
Шестерки придвинулись и ахнули:
— Это ж — Ленин, етитская сила!
Агат бросил перстень в фужер с шампанским и, не качаясь, двинулся прочь. Перед ним расступались…
Старуха гадалка раскурила трубку. Взглянула на Сашку:
— Жизнь, Сашка, вся — секрет. Большой секрет, а в нем меньшие, один в одном. Люди жадны до них.
— О чем говоришь, пхури?
— Ты — баро, ты поймешь, только слушай. Вот жил цыган, кочевал с семьей. Попал раз в деревню одну и увидел Святого Архангела. Тот ловко коней подковывал: отрубит им ноги, приладит подковы, ноги приставит, дунет — срослись. Смотрел-смотрел на это цыган и сам решил попробовать. Кузню наладил, подков наготовил. Людей позвал — любоваться. А тут — царский выезд, срочный заказ. Цыган постарался. Схватил топор и порубил коням ноги. Спешил. А кони легли, и кровь из них хлещет. Цыган давай ноги приделывать. Дул, дул — никак. Забегал, льет воду на лошадей. То дует, то плачет — не получается. Люди плюются. Но тут, на счастье, вернулся Святой Архангел. Обругал цыгана по матушке, сделал, как надо — ожили кони. И говорит он цыгану: «Ты смертный, морэ. Со мной не равняйся».
Гадалка умолкла… Сашка, подумав немного, спросил:
— Не для меня, что ли, перстень с Христом?
— Его место в таборе, а не у вора на пальце. Но ты, баро, тоже в ход его не пускай.
— А кто защитит людей?
— Цыгане сами себя защитят. Послушай еще. Тот, что хотел, как Архангел, работать, прикочевал в одно царство. Слышит: кольцо золотое пропало у тамошнего царя. Царь горевал. Цыган объявил, что сам он гадальщик, любую пропажу находит. Дошло до царя, тот велел его привести. «Даю, — говорит, — три дня. Отыщешь кольцо — озолочу, а нет — голова с плеч». Помыслил цыган тогда так: «Лучше богатым помру». И отвечает царю: «Твоя воля. Но предоставь мне дворец, да всякой еды, да чтоб музыка. Сам соображай, ваше величество, а я свое сделаю». — «Лады», — говорит ему царь. И сел цыган во дворец: ест, пьет, слушает песни… А воры прослышали, что объявился гадальщик, живет во дворце, послали разведчика.