Цыганские сказания (СИ)

С земли бородач кажется здоровенным, как одна из елей вокруг. За пояс у него заткнута палка, даже не оструганная, кажется, а просто отполированная руками. На дубинку не тянет, для кнута не хватает кожаного «языка». Палка, и всё.

То, что казалось мне валенками, с такого близкого расстояния выглядит как очень волосатые ноги. Настоящая шерсть: длинная, коричневая. И когти длинные. Чёрные. Медвежьи такие когти.

Что-то нехорошо мне. Не потерять ли сознание? Пусть меня хоть убьют, но так, чтобы я не видела, а? Как только это сделать нарочно?

Мужик присаживается на корточки и осматривает меня очень странным образом: сдвигает платок, трогает пальцами волосы, потом касается шеи, там, где пульс. Потом салоп расстёгивает понизу и осторожно кладёт руку на живот. Ой, только не ещё один любитель нерождённых детей на ужин! Или... Что он делает? Как приятно — боль утекает, как вода из разбитой крынки.

Да это же леший дядька, Лилян! Только местный, польский.

Ну да. Так скоро окажется, что и мавки существуют.

Про леших дядек у цыган есть много сказок. Они являются в виде красивых высоких мужчин. Больше всего на свете детей любят, не могут, когда их кто-то обижает: тогда украдут, и не найдёшь. Часто помогают цыганам и, конечно, «волкам». Чуть ли не первое, что цыганята спрашивают «волчицу» — «Ой, а лешего дядьку видела?»

Теперь будет что ответить. От облегчения я даже смеюсь. Голова становится пустой и лёгкой, как пузырик, а руки и ноги, наоборот — тяжёлыми, но тяжесть эта такая сладкая, уютная... Странно, что дядька не чувствует её — на руки поднимает легко, как пушинку. Грудь у него широкая и даже тёплая, и меня охватывает дрёма не дрёма, сон не сон... Чёрные блестящие ели плывут мимо и мимо; каждая иголочка сверкает в лунном свете. А потом оказывается, что грудь не только широкая, но и мягкая, и руки мягкие, и качает ощутимей.

— Кто это? — резко спрашивает женский голос. Такой знакомый... действительно, кто это?

Тот, что несёт меня, не отвечает. Он входит в хату — как здесь тепло! Кладёт меня на что-то совсем широкое и совсем мягкое, и я вижу, что у него нет никакой бороды, и не такой уж он высоченный, и вообще это Адомас.

Ахает Никта, бегает, бегает, бегает по хате. Помогает меня раздеть до кофты и нижней юбки.

— Откуда у неё этот платок? Где ты её нашёл?

— Литовцу лес помогает.

Одуряюще пахнет травами. Полотенце холодное, почти ледяное, но странно, его прикосновение ко лбу и щекам приятно.

— Ты откуда здесь взялась?

— Ещё спроси, какой леший меня принёс, — я смеюсь, и смех такой же пустой и лёгкий, как голова. — Дай поесть, а? Я последний раз в Бялой-Подляске ела. Пирожки...

— Не говори мне, что ты ночью отправилась с города в лес!

— Не скажу. Ночью я ночевала. Там посёлок... Слушай, ну и места у вас! Количество сказочных персонажей на квадратный километр — ну, как вшей на детях с фабричного района. Никта, я есть хочу, не могу, а?

— Слышала, слышала я. Адомас картошку поставил вариться.

— Никта, там целый посёлок мертвецов, и никто ничего не замечает! Я такая «А-а-а-а!». Они такие «У-у-у-у!» Они меня на сеновале сначала заперли, а потом сверху бревно, что ли, какое упало...

— Но твоей головушке и бревно оказалось нипочём, да?

— Да я как бы... не лежала. Я портила сено в уголку.

— Воистину, дуракам и детям везёт.

— Особенно моему ребёнку... Никта, я беременна, знаешь?

В неровном свете керосиновой лампы лицо у неё — медное. Неубранные волосы витают вокруг чёрным облаком.

— Скажи, что от Батори, и я обрадуюсь.

— С ума сошла... От Кристо. Я же за ним замужем.

— Это ты с ума сошла. Он же «белый волк». Давно?

— Три месяца. Никта, мне сейчас столько тебе рассказать надо, я только поем... Ой, а как это я до вас так быстро от Бялы-Подляски добралась? Тут же сутки, наверное, ходу...

— Вот уж не знаю. Ты ведь добиралась, не я.

Дрова, видно, сыроваты — потрескивают в печке. Уютно так...

— Никта, а таких ребят, в масках, вроде монахов, ты знаешь?

— Только не говори, что и с ними ты повидалась. Да, не приведи, умудрилась рассориться. И где, скажи на милость, ты достала такое страшное пальто? Оно, кажется, старше моей бабушки.

— Они императора убить хотят. А я — его смерть. Иголка в ларце. Ларец в зайце, заяц в утке, утра в лисе, лиса в волке, а волк в дубе. Вот зачем им убивать Ловаша Батори?

— Посмотри на карту и сравни: сколько земель сейчас под вампирами, а сколько — под жрецами. Пруссия же ушла вампирам, а это — немаленькая страна.

— А они говорили, что за справедливость... Чтобы войны не было и вообще.

— Ты как маленькая! Любая гадость в мире политики делается с теми же объяснениями, что и любой хороший поступок. В кого ни плюнь, все справедливости хотят. Как себя теперь чувствуешь? Сесть можешь?

— Так что же, если он сойдёт с ума, войны не будет?

— Будет. Но лет через пятьдесят. Садись, садись. Картошка готова...

***

Говорят, что одна цыганка-вдова была рабыней румынского господаря. Известно, каково это: держат в землянках, отнимают одежду, чтобы сбежать нельзя было, бьют палками. А цыгану дороже воли только жизнь.