Цыганские сказания (СИ)

За ночь я пропотела рубашку, в которой спала вместо пижамы, а другой у меня нет. Немного поколебавшись, я надеваю одну из Марчиновых, в голубую и серую клетку. Нахожу в ванной таз и мыло, замачиваю свою рубашку и нижнее бельё. Сколько времени, не понять. Видно только, что уже светло. И есть хочется. Ядзя снова спит, Адомаса не видно, но печь тёплая. На столе накрыты полотенцем тарелка с блинами, миска с солёными огурцами и большая кружка молока. Поджав ноги — пол холодит босые ступни — я жадно ем и съедаю всё. Интересно, меня к концу беременности так не разнесёт? Буду как слон. Первый слон в наших суровых заснеженных краях.

У лестницы в башне по-прежнему нет перил. Верхняя комната — моя когда-то спальня — залита светом. Всё, ну, всё как раньше. Хотя нет, ковёр, кажется, вымыли. Я не удивлюсь, если после смерти Адомас станет домовым.

Я заглядываю сначала в столовую с зеркалами — завешаны холстиной, как и стол, и стулья — и только потом в библиотеку. Вот здесь всё совсем, как раньше. Журнальный столик, низенькие креслица. Тесно поставленные стеллажи (даже не представляю, как Марчин между ними ходил, боком, что ли?). И за стеллажами, у стены с забранным решёткой окном — бюро и высокий стул, похожий на барный. Здесь я брала листок, чтобы расшифровывать записи Айдына Угура, цыганского тайнокнижника и мага. Жаль, очень жаль, что от него осталось так мало.

Я сажусь, и вдруг на меня разом накатывает всё. Нет, не прошлое. Наоборот, настоящее. Самое-самое. Тёмная шероховатая древесина, которая так и пахнет — древесиной и смолой, а не лаком и морилкой. Завитки на высокой спинке бюро, и тусклый блеск медных деталей, и щель между крышкой и ящиком с чистыми листами и тетрадями, и запах бумаги из этой щели и от десятков стеллажей вокруг, и округлость ручек и карандашей, стоящих в своих секциях, и совсем чужой, тревожащий запах от непрозрачной бутылочки с чернилами, и неяркий свет из окна по левую руку, и то, что я в башне, а башня при усадьбе, а вокруг усадьбы частокол и... и всё, потому что то, что там, за частоколом, настолько неважно, как будто вообще не существует. Никогда. Нигде.

И неожиданно сильно я чувствую, что оказалась вдруг на своём месте. Вот именно за этим бюро. Всем, кто входил сюда после смерти Марчина, нужны были только полки с книгами и рукописями. Только брать: слова, строки, секреты и ключи от секретов. Никому не было дела до уголка с тетрадями, ручками и чернильницей. Моё место, только моё.

Я достаю чистый лист и заправляю одну из ручек. Мне очень хочется сейчас, здесь, дать библиотеке что-то своё, что-то особенное. Но я не поэт и не писатель, не хронист и не тайнокнижник. Я бессмысленно вывожу имя и фамилию: Liliana Horvat. Получается красиво, не зря нас муштровали в лицее... Я бы могла описать тайну цыганской магии. Кто, кроме меня, мог бы это сделать? Цыгане не пишут магических книг. Маги ничего не понимают в цыганах.

Но некоторые тайны должны оставаться тайнами. Не говори грабителю с пистолетом, что у тебя есть нож и в каком он кармане. Наш народ слишком беззащитен перед империями и государственными аппаратами, чтобы не оставлять ему маленького преимущества. Я ещё раз вывожу своё имя, аккуратно надеваю на ручку колпачок и ставлю её на место.

— Она здесь!

Голос сиротки Рац настолько не подходит библиотеке, что я почти покрываюсь крапивницей.

Не говоря уже о том, что у меня сердце ухает куда-то в живот.

***

Говорят, что одна мать прокляла своих детей. Они бы умерли, но их забрал себе леший. Один ребёнок стал лешим, а другой — святым. Никто не помнит, как его зовут. Но, если пришла крайняя беда, ночью накрывают стол, зажигают свечку и молятся: «Помоги нам, святой цыган!» Угощение — для святого, потому что негоже, чтобы один цыган зазвал другого и не предложил еды.

***

— Вот на этом месте, — Кристо показывает на узкую площадку возле двери библиотеки. — Твоя мать держала Лиляну за волосы и собиралась перерезать ей горло. Лиляна только что упала с лестницы и не могла пошевелиться. У неё вся голова была в крови.

Белёсые брови напряжённо сведены, между ними — две короткие складки.

Он не очень хочет рассказывать дальше. Я пока не тороплю. Но сказать всё ему придётся. Таково было условие. В конце концов, именно он стал меня упрекать, именно он заговорил о доверии. И согласился, когда я предложила просто разрубить наш гордиев узел. Каждому сказать правду, которую давно было пора сказать. Сначала Кристо. Потом Катарина — просто чтобы потянуть время.

Потом я.

— Да, вся в крови, а я дрался с мёртвым жрецом. Здоровенный такой был...

— А Лиляна? Она не могла пошевелиться. Как же тогда умерла моя мать?

— Адомас. Посвящённый. Он метнул ей в спину вилы.

— То есть, какой-то поляк...

— Литовец, — бормочу я.