Цыганский барон

Кэтрин закричала изо всех сил, но толстый ударил ее по губам и, прижав к себе, закрыл ладонью рот. Кэтрин затошнило от мерзкого запаха. Рванувшись изо всех сил, она побежала, споткнулась, вскочила и помчалась вновь.

— Доминик! — кричала она. — Кто-нибудь, помогите!

Толстый нагнал ее, зажал рот, заломил ей руку за спину и потащил в лес.

— Думаешь, ее могут хватиться? — спросил у товарища худой, тревожно оглядываясь в сторону табора.

— Не из-за чего беспокоиться, Генри. Они слишком заняты, чтобы волноваться из-за какой-то англичанишки.

Оба рассмеялись.

Кэтрин брыкалась, выворачивалась, но силы были слишком неравны. Ее тащили все дальше в лес. Толстяк выкрутил ей руку так, что от боли перед глазами у нее поплыли круги.

Француз швырнул ее на землю, навалился на нее. Кэтрин задыхалась от вони и боли. Словно издалека она услышала треск разрываемой ткани — француз сорвал с нее блузку. Потом мясистые потные пальцы схватили тело, начали мять и давить ее. Едва насильник убрал руку с ее рта, Кэтрин закричала, но он тут же зажал ей рот своими горячими слюнявыми губами.

Тошнота подступила к горлу. Еще немного, и она не вынесет, умрет от стыда и отвращения.

Собрав последние силы, Кэтрин ударила толстяка ногой в пах. Мужчина взвыл, приподнял голову и замахнулся, чтобы ударить ее. И Кэтрин закричала. Так она не кричала никогда в жизни. Рука француза зависла в воздухе. Открыв глаза, Кэтрин увидела своего спасителя. Доминик крепко держал толстяка за руку.

— Дьявол, — прошипел француз и обернулся. В ту же секунду мощный кулак Доминика угодил французу в челюсть, и толстяк повалился навзничь. Кэтрин стянула полы разорванной блузы, с трудом отползла в сторону.

— Анри! — закричал толстый, вращая глазами.

— Твой дружок прилег отдохнуть, — едко заметил Доминик, взглянув на худого, распластавшегося неподалеку.

Кровоподтек на щеке и разбитые в кровь губы выдавали истинную причину «отдыха» тощего француза.

— Убью! — заревел здоровяк.

Опустив голову, он, как бык, пошел на Доминика, но тот увернулся и ударил крестьянина под дых. Француз зарычал от боли и ярости и бросился на Доминика. На этот раз удар крестьянина настиг цели: Доминик согнулся и едва не упал, но, быстро отступив, успел опередить француза, ударив его кулаком в челюсть. Пока француз приходил в себя, цыган нанес ему еще два удара в лицо. Крестьянин упал.

Кровь текла у него из носу, глаз почернел и начал заплывать. Но великан не хотел сдаваться и опять кинулся к Доминику. Тот сбил француза с ног. Незадачливый похититель лежал лицом в грязи, а Доминик глядел на поверженного противника со смешанным чувством гнева и отвращения.

Кэтрин, потрясенная, смотрела на своего спасителя. Он взглянул на нее, и столько страха за нее было в этом взгляде. Кэтрин бросилась к нему. Доминик гладил ее по волосам, прижимая к себе.

— Доминик, — шептала она, глядя на него так, будто он вытащил ее из самой преисподней, — я не думала, что ты меня услышишь.

Доминик поцеловал ее в лоб и шепотом спросил:

— Они ничего с тобой не сделали?

— Нет, — шепнула она в ответ. — Слава Богу, ты пришел вовремя.

В горле запершило, на глаза навернулись слезы, голос сорвался.

— Я нашел коня. Я как раз вел его в табор, когда услышал, как ты кричишь.

Картина происходившего встала перед его глазами: девушка, мечущаяся под толстым боровом, разорванная блуза, ее молочно-белая грудь в грязных лапах француза.

Кэтрин дрожала. Доминик приподнял ее подбородок и увидел, что она плачет. Впервые он видел ее слезы. У него сжалось сердце.

— Ладно, ладно, — заговорил он успокаивающе, — все хорошо. Я с тобой. Никто тебя не обидит — никто, пока я жив. — Доминик сам удивился тому, насколько искренними были его слова.

Кэтрин только сильнее прижалась к нему.

— Почему так? Я не сделала никому ничего плохого. Почему меня так? За что? Я ничего не сделала. Меня все любили. А сейчас… — Кэтрин всхлипнула. — Я больше не могу! Больше не могу…

Доминик покачивал ее, как маленького ребенка, гладил шелковистые пряди.

— Страх — постоянный спутник цыган, — сказал он чуть хрипловатым от волнения голосом. — Они никогда не чувствуют себя в безопасности, где бы ни находились. — Он провел пальцем по ее щеке, отер слезы. — Но ты скоро вернешься домой, в Англию, туда, где тебе хорошо.

— Да, — повторила она, — туда, где мне хорошо. Кэтрин повторяла его слова, но, странно, сейчас они ее не радовали. Неужели причина в том, что ей не хочется расставаться с ним? Будет ли она тосковать по нему?

«Будет ли она тосковать по мне? — думал Доминик. — Вспомнит ли обо мне?».

Кэтрин вытерла слезы.

— Прости. Я больше не буду плакать.

— Ничего, каджори, женщинам положено плакать.

Кэтрин робко улыбнулась и глубоко вздохнула.

— Давно уже я поняла, что плакать — только понапрасну тратить время. В цыганском таборе мои слезы мало что стоят.

Он хотел поспорить, сказать, что в цыганском мире немало и другого, хорошего и светлого, от чего женщине не хочется плакать: красоты, веселья, любимых людей, друзей, — но вместо этого сказал только: