Цыганский король

Но он сильнее всех, цыгане дрожат под его взглядом, власть над округой полная. Что может сделать ему король? Правда, царица подбирается к его земле, делит Польшу, но черт с ней. Ему, Знамеровскому, и при царице будет не хуже. А если очень не понравятся новые порядочки, можно вместе с подданными откочевать туда, где еще будут золотые шляхетские вольности. Но нет, не допустит господь. Это ведь такая сила, шляхта! Хотя бы даже и он?! А мой добрый народ всегда поможет. Он свое панство любит, почитает, чуть не выше господа бога ставит. За девять лет власти никто серьезно даже и не думал вознегодовать. А надумает — скручу!

— Бокал сюда, свинтусы!

Медикус, сидя рядом с Яновским, вдруг спросил:

— Как вы думаете, почему здесь так пьют… не на жизнь, а на смерть?

— Люди такие, — растерялся Яновский, — тут уж ничего не поделаешь.

Медикус неприятно покосился:

— Чепуха! Мы любим пить не больше и не меньше, чем все другие люди на земле. Но мы — навоз под ногами чужаков. Даже в своей жизни никто в этом проклятом королевстве не уверен. А водка — это друзья, это — пять, двадцать, тысяча сабель таких собутыльников, поднятых на твою защиту, когда нападет более сильный сосед. Нет твердой власти — мы пьем. Простая механика? Пьянствуют люди — значит, королевство гибнет. Верная примета. Пьют, чтобы забыться, чтобы залить горе и снять неуверенность. Но главным образом — чтобы приобрести друзей.

И он испепеляющим взглядом посмотрел на шляхтича, который «танцевал», почти не отрывая ног от пола, и крутил головой, извергая мерзкую ругань.

— Глупые люди. Все не по-человечески. С самого начала только тем и занимаются, что торгуют родиной. Мощное цыганское государство… Пьют как свиньи. Дети рождаются идиотами: они еще во чреве матери отравлены водкой. Балбесы и юродивые! И за все это заплатят потомки. Им еще отрыгнется каждая наша чарка, каждая ночь распутства. Они будут иссохшие, слабые телом и мозгом.

Яновский хотел ответить ему, но увидел, что король подзывает его пальцем. Михал подошел к нему. Знамеровский смотрел на него безумными веселыми глазами.

— Что, посол, скучаешь?

— Напротив, мне весело, великий король.

— А мне скучно. Рассмеши ты меня, племянничек. Рассмешишь — не пожалеешь. Искренне тебе говорю. Залай, что ли…

Яновский молчал. В эту минуту он лучше позволил бы порезать себя на куски, чем смешить этого жирного кабана. Он упрямо сжал зубы.

Знамеровский зевнул.

— Тоскливо мне с вами. Скоро отрекусь я от трона и уйду… в монастырь. Буду там богу молиться, потому что с дураками жить не хочу. Вас, дурней, и до Москвы не перевешаешь… Жить буду тихо, под колокола. Дам игумену куку в руку, чтобы похоронил меня в церкви. Бога, олуха бородатого, молитвами обману. Сидишь вот тут у меня, водку мою жрешь…

Яновский не выдержал. С ним никто еще так не разговаривал.

— Замолчите, пан король. Как бы не пришлось вам козе под хвост глядеть… Откинешь сейчас копыта, задерешь пятки, черт гладкий!

Знамеровский заинтересовался такой перспективой:

— А ну… а ну, давай. Попробуем. Гляди ты, какой нахал! Пришли в мою хатку и бьют моего татку… Ах ты, падла. Давай… попробуем, кто откинет копыта.

И крикнул гайдукам:

— А ну, паршивцы, тащите сюда палки. Рыцарский турнир!

Спустя какую-то минуту обоим дали длинные тонкие палки, и Знамеровский с неожиданной ловкостью подтянулся и встал в позицию. Оба были похожи на боевых петухов, и даже чубчик на голове короля очень напоминал гребешок.

Король сделал выпад — Яновский отбил его палку. Некоторое время они прыгали друг возле друга, сопели. Только и слышалось:

— Я тебе, мякинная твоя башка, ноги в спину вгоню.

— Я тебе, дяденька, дам на похоронный звон…

— Черепушку расквашу, голодранец.

— Вишь ты, король… (Трах-тах!) А у самого божок на ниточке! (Бах!)

— Свинья не нашего бога! (Стук-стук!)

— Мозговня с фокусами.

В следующий момент раздался звук, как будто палкой ударили по горшку. Вокруг захохотали, загигикали. Яновский, чувствуя, как на голове наливается огромная шишка, неистово замахал палкой, шмякнул по чему-то.

Король мягко наклонился и вспахал носом пол.

На миг приподнял голову, пощупал ладонью разбитый нос и сказал тихо:

— Наша взяла… и рыло в крови.

И лег на спину, показав небу круглый выпуклый живот.

К нему бросились, начали хлопотать, приводить в чувство. Через несколько минут он поднялся, снова сел за стол и, глядя на Михала, сказал:

— Завтра под вечер идем в наезд.

А еще через час король обнимал племянника, тискал его, лез мокрыми усами к его губам:

— Брат мой! Хотя ты и шалопут и горюн, нескладица и дурашка царя небесного, но я тебя люблю, ей-богу, люблю… Даю свое королевское слово — отобьем твое имение… Слышите, черти, король слово дает!.. Завтра же и поедем. Вот только судный день учиню.

Яновский и медикус ушли, не дождавшись конца гулянья.

Темное-темное небо лежало над дворцом. Из открытых окон до них долетал шум безудержной попойки.

3