Цыплёнок и ястреб

— Ага. Там становится туговато, — и я возненавидел себя за цинизм к еще одному человеку, оставленному позади. Он-то был чистейшим ротным неудачником. Райлс постоянно пил, таская спиртное из пилотских запасов, пока те были на задании. Когда-то он был мастер-сержантом, но из-за пьянства его разжаловали в рядовые первого класса. Мы все равно звали его сержантом, потому что он слишком расстраивался, слыша слово «рядовой».

— Ну, не так уж и туговато, — засмеялся он.

Если Райлс — неудачник, то кто тогда я? Я ощутил отвращение.

— Сержант, я бы рад поболтать, но надо разобраться со всей этой дрянью.

— Ага. Не обращайте на меня внимания. Мне все равно пора. Надо готовиться к генеральной инспекции.

— Угу, — я на секунду оторвался от бланка.

— Ненавижу эту пакость. Проводили когда-нибудь генеральные инспекции?

— Никогда. И никогда не стану.

Райлс встал, ожидая, что я что-нибудь скажу. Молчание сказало само за себя и он, наконец, поплелся прочь. Я хотел окликнуть его и извиниться за свои мысли, но не стал.

Пока колонна тащилась по Дороге-19, я думал о британцах, попадавших в американские засады. Повар выдал мне М16, я сидел в джипе и винтовка лежала у моих колен. Я подумал, что мое звание соответствует британскому «красному мундиру» и завернул воротник вовнутрь. Благодаря своему отстранению от полетов, я стал офицером, отвечавшим за нашу первую наземную колонну, идущую в Плейку.

— Группа «Мобиль-100» как-то раз отправилась из Анкхе в Плейку, — сказал Уэндалл.

— Это кто?

— Французский эквивалент Первой Кавалерийской, — объяснил Уэндалл. — Они шли длинными караванами по этим же дорогам, пытаясь разбить Вьетминь. Группу 100 уничтожили близ перевала Мангянг.

— Ну, спасибо, Уэндалл. Отличные новости.

— Вообще-то, это история. История может преподать урок, сам знаешь.

— И чему все это должно меня научить?

— Я бы на твоем месте не спал по дороге. Удачно прокатиться.

Разница с французами была в том, что у нас по всей дороге стояли патрули. Впрочем, это не подавило моих страхов. Я очень скептически относился к безопасным зонам высадки, дорогам, мостам и лагерям. В ходе всего пятидесятимильного пути я всматривался в слоновую траву по обочинам, на каждом узком участке сжимался в ожидании взрыва, и привставал, когда мы пересекали каждый мост. Когда мы все же добрались до Индюшачьей Фермы, я немедленно нашел врача и потребовал допустить меня к полетам.

— Извините, но у вас все заложено. Если я разрешу вам летать, станет только хуже. Зайдите через несколько дней.

Пока вертолеты были на задании, сотня людей в сыром тумане выволокла громоздкие палатки из грузовиков и принялась устанавливать их. Меньше, чем за час плоское, травянистое поле близ лагеря Холлоуэй превратилось в палаточный городок. На треногах устанавливались водяные мешки. Была поставлена кухонная палатка, и пока люди сваливали рядом с ней ящики с пайками, повара принялись готовить ужин.

По ходу всего этого дела я бродил вокруг, удостоверяясь, что имущество нашей роты доставлено в нужные палатки. Потом моим единственным делом стала борьба с собственными мыслями. Я в одиночестве сидел на своей раскладушке, пил кофе и курил. Смешанные чувства изводили меня. Тот факт, что не считая меня единственными пилотами на земле были штабные близнецы, ничуть не улучшал настроения.

Как только раздались первые звуки возвращавшихся машин, я вышел наружу и принялся смотреть. «Хьюи» выскакивали из тумана один за другим и со всем нарастающим грохотом заходили на поле к западу от лагеря. Все новые и новые машины зависали, чтобы приземлиться. Все поле превратилось в сплошной танец вращающихся лопастей, покачивающихся фюзеляжей и пыльных вихрей. Рев турбин затих, лопасти вращались лениво и останавливались. Экипажи побрели к лагерю. Вернулись все.

Я был как брошенный ребенок, вновь увидевший семью. Вскоре палатка заполнилась знакомым шумом.

— Слушай, Нэйт, подрежешь меня так в следующий раз, и я…

— Да пошел ты на хуй, Коннорс. Если бы ты видел, что делаешь, с дистанцией было бы все в порядке.

— Господи, я даже не знаю, кто здесь хуже, ты, или Конг.

Приятно было слышать.

Мои десять дней на земле тянулись бесконечно. Наш батальон провел еще два дня на Индюшачьей Ферме, прежде чем собраться и отправить севернее, в Контум. Я вновь путешествовал в автоколонне.

Мы нашли старые французские казармы, в которых вьетнамцы устроили стойла и курятники. После долгой приборки эти казармы стали нашим контумским лагерем. Я заходил ко врачу каждое утро, но он вновь и вновь давал мне лекарства и не допускал до полетов.

Наконец, через два дня в Контуме, я получил допуск. Меня назначили в экипаж к Райкеру. Когда я шел к стоянке, то чувствовал себя почти невесомым от радости. Моя работа стала моим домом и я был рад, что возвращаюсь домой.