ТУ-104 и другие

Я не смогла бы обманывать больше этого человека и качнула головой.

— А скажите-ка откровенно, нравится вам мой Темка?

— Нравится.

— Вот и хорошо. Дайте я вашу руку поцелую, дочка. А теперь идите. Устал я. Об остальном в другой раз. Вы ведь еще зайдете к нам? Невестушка...

Я сильно-сильно покраснела.

— До свидания, Сергей Иванович.

Артема в большой комнате не было. Я в нерешительности остановилась, не зная, что делать.

— Где вы работаете? — От резкого, чуть хрипловатого голоса я вздрогнула.

Елизавета Григорьевна стояла возле пианино и в упор рассматривала меня.

— Я?..

— Да, вы.

— Я... в порту, бортпроводницей.

— Стюардесса, значит.

Елизавета Григорьевна говорит слегка в нос, по-видимому, она курит.

— И сколько же вы зарабатываете?

Я растерялась:

— Как когда... Около двухсот рублей.

— А наш Артем около шести тысяч, по-старому...

Меня начал раздражать ее тон.

— Ну и что?

Елизавета Григорьевна хрипло рассмеялась.

— Какое же имеете, девушка, образование?

— Кончила лесотехнический техникум... Только зачем это?..

Елизавета Григорьевна не ответила. Еще раз почти брезгливо смерила меня с ног до головы и вышла из комнаты. От этого липкого, оценивающего взгляда мне стало не по себе, захотелось немедленно уйти из квартиры Неверовых.

— Рита, ты что же стоишь? — запыхавшийся Артем взял меня за руку и подвел к креслу. — Я к машине бегал. Ключи забыл. Извини. Ты чем это расстроена, а?

— Нет, все хорошо, Артем...

— А-а, с мачехой, наверно, посудачила? Да?..

Я пожала плечами.

— Крошки! Я же говорил, не обращай внимания. Она этого вполне заслуживает.

Артем виновато улыбается, суетится, я понимаю, что ему неприятно мое плохое настроение.

— Я завтра, Рита, лечу. На север. Первый рейс после отпуска.

— Надолго?

— Как знать.

Артем берет мою руку своими огромными ладонями.

— Рита...

— Не надо, Артем. Проводите меня домой.

— Где мы с вами встретимся?

— Вы мне позвоните. Запишите номер, Артем.

В «зимовье» никого. Девчонки ушли на вечер в Дом офицеров. Я долго сижу на оттоманке и думаю:

«...Невестушка...» — говорит Неверов.

«...А наш Артем около шести тысяч, по-старому», — хрипит Елизавета Григорьевна.

Разбудили меня голоса. В сенках.

— Спасибо вам еще раз, Клавдия Александровна, за приятно проведенный вечер. По-моему, вы остались довольны? — приглушенно рокотал чей-то басок.

— Да, конечно, Алексей Петрович. Мне было очень и очень хорошо.

— А как вам, Майя?

Майка ответила звонко:

— Хорошо!

— Пошел, — снова загрохотал басок, — приятного вам сна. А вы, Клавдия Александровна, не забудьте, о чем мы с вами договорились. И Риту обязательно уговорите.

— Не забуду, Алексей Петрович.

Я насторожилась и только сейчас догадалась: да это же Филиппов! Но при чем здесь мое имя?

В эту ночь мне пришлось проснуться еще раз. Меня разбудила Майка.

— Рит, а Рит, пусти!

— Ты чего не спишь?

— По тебе соскучилась... Ой, мы натанцевались! Нас Филиппов привез на своей машине. Он за Клавкой весь вечер ухаживал. Мы пиво пили. Клавка — на двадцатом небе. Влюбилась, наверно. Что будет!

— Кирилл был на вечере?

— Был. Все время со мной. Только потом в бильярд играть ушел. Он, Рита, на деньги играет. Лучше всех...

Сон прошел. За окнами, в щели ставен, сочился невыспавшийся рассвет.

— А я, Майка, Артема видела, — вдруг вырвалось у меня.

— Артема! — Майка даже подскочила. — Того, московского?.. Ой!.. А он?..

Майка крепко прижалась ко мне.

— Он... Я тебе потом, ладно...

Я проснулась совсем рано, тихо оделась, стараясь не разбудить девчонок, и вышла на улицу. Когда я вернулась во двор с полными ведрами, возле зимовья меня встретила тетя Пана. Стертой метлой она скребла покосившееся крыльцо. Мирка сидела на крыльце, дрожа и широко зевая.

— Доброе утро, тетя Пана.

— Доброе утро.

Тетя Пана коротко взглянула на меня, поправила на голове сбившийся платок и тихо сказала:

— Письмо у меня к вам. Все забываю отдать. Сейчас принесу.

Она вынесла конверт и, подавая, спросила:

— Фарида от вас съехала, да?

Я кивнула, вглядываясь в неясные строчки адреса. Письмо было Клавке от Михаила.

— Ушла от нас Фарида, тетя Пана.

— И где она теперь?

— Здесь, в городе, к подруге одной переехала.

Тетя Пана тяжело вздохнула, взяла снова огрызок метлы и зачем-то обронила:

— Да. Раньше в нашем дворе жили люди...

Мирка, заскулив, снова зевнула.

Я открыла ставни и постучала в замороженное стекло. Потом прошла в зимовье, включила свет.

— Клава, вставай! Письмо тебе!

Заспанное лицо ее разноцветно: одна щека бледная, другая розовая, подушка отпечаталась сеткой неровных полосок. Клава долго плещется возле умывальника и, только когда сон смыт окончательно, спрашивает:

— От кого, говоришь, письмо?

Как-то нехотя, вяло прочитывает его и так же нехотя сообщает:

— Мишка третье место занял. Ногу потянул. Упал. В Кирове сейчас. Пишет, чтобы я готовилась встречать его. И в любви объясняется. С ошибками. — Клавдия с хрустом потянулась. — Надоел он мне со своей любовью...

— Уже?! — Заспанная Майка, натянув до подбородка одеяло, сидит на оттоманке и щурится на Клавдию.

— Уже... уже, — передразнила ее Клава. — Это я шучу.

Она стоит у зеркала и старательно выкладывает косу, рот ее набит шпильками.