ТУ-104 и другие

Он подошел к пианино, зачем-то потрогал пальцем лампочки.

— Отец придумал освещение. Он немного играл.

Артем вернулся к столику и снова налил коньяк.

— И меня учил музыке странный человек. У него была редкостная фамилия — Труба. Он-то знал, что я бездарен...

Артем сел за инструмент, и комната наполнилась незнакомой мелодией.

Неожиданно он кончил играть.

— Дай, Рита, пожалуйста, мою рюмку. Спасибо.

Откуда-то из глубины квартиры донесся мягкий бой часов. Я взглянула на руку.

— Уже поздно. Мне пора, Артем. Завтра я лечу.

— Куда? — удивился Артем. — Ах да, совсем забыл, что ты у меня стюардесса. Во сколько ты летишь?

— В Москву. В 18 часов.

— Ну, у тебя еще куча времени в запасе. Не торопись, пожалуйста.

— Артем, а Елизавета Григорьевна давно с вами живет?

— Мачеха-то? Не хочется мне о ней... Отец ее откуда-то на перевоспитание взял... А у тебя кто родители?

— Отец погиб на фронте. Мама с отчимом в Абакане.

— Тоже не сладкая история. Давай, Рита, выпьем за отцов.

— Хватит уж тебе, наверно. Ты бы хоть закусывал...

Артем замолчал, внимательно посмотрел на меня и спросил:

— А ты, Рита, любила кого-нибудь?

Вопрос застал врасплох, я не была готова к нему.

— У меня есть подружка, Майка, тоже стюардесса, да ты ее помнишь, наверное. Рыженькая такая, в Москве, в ресторане была тогда.

— Да-да, припоминаю.

— Так вот Майка говорит: «Любовь — это когда все наоборот. Тебе больно, а вдруг смеяться хочется. Это, в общем, как в самый первый дождик... Лицо мокрое, а проведешь рукой по нему — рука сухая... И грустно еще бывает...»

— Рука сухая... — повторил задумчиво Артем, — а что? Хорошо, по-моему, эта Майка твоя сформулировала.

Заметив, что я снова взглянула на часы, Артем встал:

— Неужели и кончился наш вечер, Рита? Завтра я приеду в порт, провожу тебя. Ладно?

В прихожей Артем сильно привлек меня к себе...

Входную дверь кто-то резко рванул.

ЕЛИЗАВЕТА ГРИГОРЬЕВНА. Докатился! Отец... А ты? Девок в дом водишь...

АРТЕМ. Тише. Не шуми. Лучше расскажи, как там отец...

ЕЛИЗАВЕТА ГРИГОРЬЕВНА. Заинтересовался! И правильно, что от тебя Танечка ушла. Ни одной юбки не пропустишь. Летун несчастный... Отца позоришь...

АРТЕМ. Отцу я сам все расскажу. Помолчи только, ради бога.

ЕЛИЗАВЕТА ГРИГОРЬЕВНА. И эта тоже хороша.

АРТЕМ. Замолчи!

ЕЛИЗАВЕТА ГРИГОРЬЕВНА. Не замолчу! Тебе эта девка дороже отца, да? Жениться посулил, да?! Знаю я твои... ночные полеты.

Я смотрю на Артема. Прямо в глаза. Он не выдерживает взгляда. И весь он сейчас какой-то пришибленный, как мальчишка... Потом устало говорит:

— Рита, не обращай внимания. Разберемся...

В том полете

В небе на многокилометровой траектории реактивного полета пурги не бывает. Солнце, и синева, и облака под крылом, как Антарктида. Только радист, склонившийся над дятлом-ключом, все знает, что делается на земле, на том аэродроме, куда спешит самолет.

А мы летим на пургу. Мы последние, кого еще примет ночной Омск, остальные «борты», так называются идущие по своим эшелонам корабли, будут землиться на запасные бетонки.

Мы с трудом садимся в липкой темной мгле.

Задержка! Есть ли что-нибудь более противное на свете для нас, стюардесс, чем задержка? Экипаж быстренько сматывается в профилакторий, а мы сиди жди, когда пассажиров увезут на вокзал.

Плафоны желто тлеют половинным режимным светом. Остывает самолет.

Кириллу все в диковинку. Он всем доволен. Долговязый, головой в потолок, постройневший в новенькой форме, он с деловым видом носит из тамбура и раздает пассажирам пальто. Это входит в обязанности третьего номера, и Кирилл с нескрываемым удовольствием исполняет их.

Майка сидит в кухоньке, на контейнере, зарывшись в шинель, уткнув нос в книгу.

Подныривает под шторку Кирилл.

— Пристал, понимаешь ли, один. Поддавший. Еще на земле набрался. На свадьбу, говорит, тороплюсь. А я что, точка с запятой? Садись, говорю, вот сюда, — Кирилл хлопает себя по тонкой шее, — набери в рот керосину, газуй и, пожалуйста, ори «горько».

Майка отрывается от книги, закладывает страницу конфетной бумажкой и серьезно говорит:

— Ты не дури, Кирилл. С пассажирами надо быть культурным. Это тебе не в бильярдной. Вот возьмет пассажир книгу жалоб и напишет в ней. Потом перед Алевтиной расхлебывайся...

— Не бойся, Маенька, я тебя не выдам, — скалится Кирилл. — Бу сделано. Ты лучше скажи, когда нас разгрузят? Заморозим граждан начисто.

И только через час приходит автобус. И только через час мы наконец добираемся до профилактория, до чистых, уютных комнат, до постелей. Задержка затягивается, порт закрыт до восьми утра по местному. В самолете, когда мы обслуживали пассажиров, ужасно хотелось спать, глаза просто слипались. А сейчас сон будто смыло.

— Ой, как тяжело стало летать! — говорит Майка. — Третий месяц уже, тошнит все время.

У Майки под ее разноцветными глазами темные круги. За несколько часов, что мы провели в воздухе, она осунулась, побледнела.