Туарег

Он разбил лагерь среди мертвецов, сел и стал смотреть на них, спрашивая себя, кто из них Гасель, его дядя, легендарный воин, искатель приключений, которого наняли защищать караван от нападений бандитов и грабителей и который не смог защитить его от настоящего врага – пустыни.

Он бодрствовал весь день, составив компанию мертвецам: впервые с тех пор, как смерть застигла их в пути, кто-то составил им компанию, – и попросил их духов, которые, возможно, вечно блуждают в округе, чтобы те помогли ему избежать подобной трагической судьбы, указав ему путь, который не сумели отыскать при жизни погибшие люди.

И мертвецы говорили с ним своими открытыми ртами, пустыми глазницами и костлявыми руками, вцепившимися в песок. Они не сумели сказать ему, каков верный путь, однако длинная, нескончаемая череда мумий, терявшаяся из виду в юго-западном направлении, вопила о том, что направление, в котором он двигался – и откуда они пришли, – неверно. Впереди только дни одиночества и жажды, и оттуда нет возврата.

Так что у него оставалась единственная надежда – повернуть на восток, постепенно отклоняясь к югу, и уповать на то, что, по крайней мере, в той стороне пределы «пустой земли» находятся ближе.

Гасель хорошо знал туарегских проводников, и ему было прекрасно известно, что, когда кто-то из них ошибался с выбором пути, он упорствовал до последнего, поскольку эта ошибка означала, что он окончательно потерял способность ориентироваться в пространстве, неверно оценив расстояния и определив свое местоположение. У него не оставалось иного выхода, как искать спасения, продолжая двигаться вперед, и надеяться на то, что инстинкт выведет его к воде. Туарегские проводники терпеть не могли изменять маршрут, если не были до конца уверены в том, что знают, куда направляются. Ибо испокон веков было известно, что в пустыне нет ничего хуже, чем блуждание из стороны в сторону без определенного курса. Поэтому, когда проводник Большого каравана по какой-то причине, которую никто никогда не узнает, обнаружил, что неожиданно оказался в незнакомом пространстве «пустой земли», он наверняка предпочел следовать тем же курсом, полагаясь на то, что Аллах сделает путь намного короче, чем он есть в действительности.

И вот теперь он здесь, высохший от солнца, дает Гаселю урок, который Гасель усваивает.

Наступил вечер, и когда солнце перестало яростно прокаливать равнину, он покинул тень своего укрытия и наполнил сумку тяжелыми золотыми монетами и крупными алмазами.

Он ни секунды не испытывал ощущения, что отнимает у покойников то, что им принадлежит. Согласно неписаному закону пустыни, все, что здесь находилось, принадлежало нашедшему, ибо души, попавшие в рай, обретут там все желаемые богатства, а если кто-то из-за своей низости туда не попал, он не имел никакого права на то, чтобы его проклятый дух вечно блуждал с полными сумками.

Затем туарег поделил оставшуюся воду между Абдулем, который даже не открыл глаза, чтобы его поблагодарить, и самой молодой верблюдицей – единственной, которая продержится на ногах еще пару дней. Напился крови последнего верблюда и, привязав старика к седлу, вновь пустился в путь, оставив даже навес, который давал им тень. Теперь тот стал лишним бременем, поскольку Гасель ясно осознавал, что уже не будет останавливаться ни днем, ни ночью, а его единственная надежда на спасение заключается в том, что животное и он сам будут в силах двигаться без отдыха до тех пор, пока не выберутся из этого ада.

Он помолился, попросил за себя, за Абдуля, за мертвых, бросил последний взгляд на армию мумий, уточнил направление и двинулся в путь, ведя за недоуздок верблюдицу. Та следовала за ним без единого вопля протеста, уверенная в том, что только слепая вера в человека, который шел впереди нее, может ее спасти.

Гасель не знал, была ли эта ночь самой короткой или самой длинной в его жизни, потому что его ноги двигались автоматически, а сверхчеловеческая сила воли вновь превратила его в камень. Однако на сей раз он уподобился одному из «путешествующих» камней пустыни. Эти тяжелые валуны непостижимым образом передвигаются по плоской поверхности, оставляя за собой широкую борозду, и никто не смог бы точно сказать, то ли тут замешаны силы притяжения, то ли их ворочали духи, приговоренные к вечности, то ли просто-напросто такова была прихоть Аллаха…

Капрал Абдель Осман открыл глаза и тут же проклял свою судьбу. Солнце уже на кварту поднялось над горизонтом и нагревало землю или, вернее, белый и твердый – почти окаменевший – песок равнины-мучительницы, где они вот уже шесть дней стояли лагерем, страдая от самого невыносимого зноя, который он помнил за все тринадцать лет службы в пустыне.

Он повернул голову, скосил глаза и оглядел толстяка Кадера. Тот еще спал, возбужденно сопя, словно безотчетно боролся за то, чтобы остаться в мире снов, отказываясь возвращаться в окружавшую их ужасную действительность.