Тубурская игра

«Даже если это – не моя настоящая жизнь, а очередное сновидение, пусть все остается как есть, — думал я, взмывая к изумрудно-зеленому небу, которое появилось, повинуясь моей потребности к нему лететь. – Если это ловушка, я согласен в нее угодить. Если мне суждено погибнуть – да будет так. Зато теперь я – это я. И весь мир – мой. А сейчас я увижу море. Пусть оно будет оранжевым, как небо над Капуттой, всегда мечтал такое увидеть – хотя бы во сне».

То есть я не то чтобы совсем уж сдуру тогда попался. В самом начале я мог выбирать. И выбрал остаться ветром – на любых условиях, любой ценой. Сам от себя такого не ожидал.

Я не знаю, как долго был ветром. Да и существует ли время для того, кто заблудился в Вечном Сне? В этом я совсем не уверен.

По моим ощущениям, я был ветром не просто всю жизнь, а бесконечное множество почти бесконечных жизней. Вообще всегда. С другой стороны, когда я пытаюсь вспомнить хоть какие-то события, которые могли бы служить хронологическими метками, понимаю, что не успело произойти почти ничего, даже небо и море всего трижды изменили цвет, повинуясь моей воле, – при моей любви к переменам на это, пожалуй, и получаса хватило бы.

Я просто летал. Знал, что теперь могу увидеть все моря, все горы, все страны и города этого Мира и прочих миров, чем они хуже. Появятся перед моим взором как миленькие, стоит только их позвать. Но зрелища я откладывал на потом — далекое и, несомненно, сладостное. Сейчас мне с лихвой хватало самого процесса бытия – совершенно естественного для ветра, абсолютно невозможного для почти забытого, но все еще живого человека Нумминориха Куты. И потому невообразимо прекрасного для их бесконечной суммы, которой являлся я.

Однажды я увидел флюгер.

То есть я теперь знаю, что увидел именно флюгер. А ветер, которым я стал, понятия не имел, что это такое. Ничего удивительного, он был молодым ветром, совсем неопытным, еще ни разу не долетавшим до построенных людьми городов, и флюгеров никогда не встречал. А информация, которой владел Нумминорих Кута, нюхач из Ехо, Тайный Сыщик и прочая, и прочая, была задвинута в такие далекие и темные глубины сознания, что проще весь мир заново сочинить, чем вспомнить, как устроен уже существующий.

Поэтому флюгер в форме стрелы, венчающий высоченный столб, торчащий прямо из моря, я назвал про себя «эта замечательная штука». «Эту замечательную штуку» можно было вертеть и крутить в разные стороны то медленно, то быстро. Зато унести ее с собой не получалось, очень уж прочно закрепили ее на столбе, а я был не слишком сильным ветром, не бурей, тем более не смерчем, способным утащить все, что покажется подходящей добычей. Флюгер двигался и одновременно оставался на месте, чутко повиновался каждому моему дуновению, но не желал становиться моим целиком. Ветер, которым я стал, видел такое впервые и был совершенно зачарован.

А я – что я. Я спал.

Я спал и тогда, когда ветер, которым я был, нанизал на стрелу свое ветреное сердце и засвистел, захохотал от веселого, щекотного блаженства. Что для человека смерть, для ветра – просто еще одно удовольствие; впрочем, острее прочих. Настолько острее, что хочется длить его и длить, даже когда металлическая стрела начинает шевелиться внутри тебя уже по собственной воле, громко, неприятно скрежеща, даже когда скрежет превращается в крик, даже когда крик распадается на слова. И только когда смысл слов внезапно становится тебе понятен, опомнившись, пускаешься наутек. Вернее, пытаешься убежать. Но уже не получается.

— Нумминорих! Ты что творишь, засранец хренов, мать твою через коромысло?!

Ну, честно говоря, я очень приблизительно воспроизвожу то, что услышал в свой адрес. Потому что, во-первых, не понял больше половины прозвучавших ругательств, хоть и считал себя когда-то крупным специалистом в этой области, даже научную работу написал. А во-вторых, те, что я все-таки понял, повторить в вашем присутствии не решусь. Хотя бы потому, что – и это уже в-третьих! – Максу, возможно, будет неловко, если вы узнаете, в каких именно выражениях он доходчиво объяснял мне, что я порой бываю подвержен некоторым заблуждениям.

Потому что это, безусловно, был сэр Макс, а не какое-нибудь дурацкое сонное наваждение. Нюхача не проведешь. К тому же я несколько раз проверил подлинность этого видения — как только пришел в себя и убедился, что снова заключен в человеческое тело. И не потому, что помнил о коварстве сонных наваждений. А просто никак не мог поверить, что сэр Макс действительно способен так ругаться. Я сейчас имею в виду даже не его лексикон, а ярость, которую он вкладывал в каждое свое слово.

Внезапно он успокоился. Приветливо улыбнулся и отер рукавом пот со лба — кажется, машинально. Сказал:

— Ну, хвала Магистрам, очухался.