Тубурская игра

А ведь я, дурак, мог явиться к ней в виде Дрохмора Модиллаха или еще какого-нибудь героя древности. Вызвать на бой, победить, обезоружить, связать по рукам и ногам и тогда уж читать стихи. А теперь уже поздно что-то менять, Эши Харабагуд говорил, что чтение стишка нельзя прекращать. Как всякое могущественное заклинание, прерванное на середине, он мог устроить веселую жизнь – причем не столько мне, сколько Кегги Клегги, которая была объектом его воздействия. Например, проснется – а значит, и проявится наяву – лишь отчасти, только голова или, скажем, левая половина тела. И как в таком виде жить? Ох, даже думать об этом не хочу!

Штука не в том, что мне угрожала настоящая физическая опасность. Тут как раз можно было не слишком беспокоиться. Но храброму капитану вполне могло присниться, что он меня убил или обратил в бегство. Все-таки эта шикка, и море, и острая укумбийская сабля – сновидение Кегги Клегги, она тут хозяйка, как решит, так и будет. И как тогда, скажите на милость, дочитать этот грешный стишок?

Но я, надо признать, молодец – иногда, если припереть меня к стенке. Пока глупая голова в панике обдумывала все вышесказанное и лихорадочно соображала, что делать, я просто сиганул в море. И оттуда продолжил орать:

Кегги Клегги, сон и смех
лучше всех иных потех.
Кегги Клегги, звон и гром,
кто твой ветер, где твой дом?

Всякий раз, когда я произносил имя Кегги Клегги, золотоглазый капитан коротко взревывал от ярости. А на словах «где твой дом?» прыгнул следом за мной.

И не просто прыгнул. Я хорошо знаю этот знаменитый укумбийский прием – прыжок за борт с саблей наголо. Ну, то есть как знаю – из книг и чужих рассказов. Своими глазами до сих пор ни разу не видел. Говорят, в финале прыжка умелый воин может снести две-три вражеские головы одновременно. А уж одну – вообще не вопрос. Чаще всего этот прием применяют против нашего брата угуландского колдуна, который, внезапно оказавшись в неприятной мокрой воде, очень обижается на всех присутствующих и в связи с этим вспоминает несколько дюжин остроумных заклинаний, помогающих не только продырявить вражеский корабль, но и наградить всю его команду хроническим насморком на вечные времена. И их потомков до двенадцатого колена за компанию.

Чтобы спасти свою голову от стремительно приближающейся сабли, всего-то и надо – быстренько нырнуть поглубже. Но заклинание в такой ситуации, конечно, не дочитаешь. В этом, собственно, и состоит смысл атаки.

И что мне было делать?

Вот и я не знал. Если бы хоть на секунду задумался, все бы пропало.

Но я не задумывался. Потому что пока произносил строчку про ветер, вспомнил, какую выволочку устроил мне во сне сэр Джуффин Халли — или все-таки его двойник? Не важно. Важно, что он сердито спрашивал: «Почему ты не поговорил с ветрами?» И это означало, что...

Что ветры могут говорить?

По крайней мере некоторые; по крайней мере во сне. Но я и был сейчас именно во сне, сновидцем и одновременно снящимся, непрошеным гостем в сновидении Кегги Клегги и полновластным хозяином собственного. Значит, если бы я стал ветром, я бы смог продолжать говорить, почему нет.

И я им стал.

Быть ветром – это, оказывается, самое прекрасное, что может случиться с живым существом. Каждое мгновение жизни ветра – наслаждение настолько острое, что ни один человек долго не выдержал бы. Но в том и штука, что, когда становишься ветром, человеком быть перестаешь. И вопрос насчет «выдержал» просто не ставится. Чего тут «выдерживать», когда немыслимое наслаждение – это просто твоя жизнь. Норма. Всегда так было и будет теперь – всегда.

Хвала Магистрам, из меня получился очень ответственный ветер. И прежде, чем умчаться прочь, заливаясь счастливым хохотом, который для человеческого уха звучит как свист, он добросовестно дочитал стишок:

Кегги Клегги, не зевай,
убегай и улетай
сразу в тридцать семь сторон.
Кегги Клегги, это сон!

И тогда все исчезло – море, небо, корабль и золотоглазый капитан с саблей, видевший их во сне. А я остался. Похоже, у меня все получилось и Кегги Клегги проснулась сейчас где-то в Тубурских горах, так немыслимо далеко от меня, что можно сказать нигде, никогда. Но мне было плевать.

Я думал, ощущал, понимал – даже не знаю, какое определение будет более точным. Может быть, «осознавал»? Значит, осознавал всем своим невесомым, звонким, бесконечным, прохладным телом, что наконец-то действительно проснулся и стал собой, а вся эта дурацкая каша в голове: «Я — нюхач Нумминорих Кута из Ехо» — дурной предрассветный сон; долгий штиль никому не на пользу, больше я так не попадусь.