Тучи на рассвете (роман, повести)

Это было на четвертый день после ареста. Три дня их продержали в полицейском участке, пока не приехали генерал Такагава и Чо Ден Ок.

Арестованные стояли со связанными руками.

— Ван Гун? Так вот вы какой, господин Ван Гун! — заговорил генерал, и голос у него был мягкий и ласковый. — Я очень рад с вами познакомиться. Нам так и не удалось в прошлый раз побеседовать. Вы ушли, не получив разрешения и не попрощавшись. Это, конечно, невежливо. Но вы думали, мы больше не встретимся. Вам казалось, что вы обманули генерала Такагава…

Генерал прошелся по комнате.

— Вы тогда не знали генерала Такагава, — продолжал он так же мягко, — но вы его теперь узнаете. Вы его хорошо узнаете. Только жаль, что не сможете рассказать о нем своим товарищам.

Обернувшись к начальнику полицейского участка, он спросил:

— Господин Ван Гун уже сообщил вам, где находятся его друзья? Ах, он молчит! О, Ван Гун — серьезный человек, он не станет болтать попусту, как безусый юнец! С ним надо умело разговаривать, а вы, наверно, недостаточно внимательно к нему отнеслись. Но ничего, я исправлю вашу ошибку. Я сам попробую с ним поговорить… Ведь вам тоже хочется со мной побеседовать, — снова обратился он к Ван Гуну. — Не правда ли? Только, я думаю, нам не стоит оставаться здесь, в этом жалком районном участке. У меня имеется загородный особняк, достойный столь уважаемых и долгожданных гостей, как вы. Я поеду туда сейчас же, чтобы подготовить вам встречу. А вы, — повернулся он к начальнику участка, — подайте машину этим господам. Пусть шофер отвезет их в Содаймун.

… И вот Ван Гун и Пан Чак в Содаймуне.

Ван Гун спокойно идет по тюремному двору. Да, отсюда не убежать. Он не думает о смерти, хотя хорошо знает, что ждет его. У Такагава с ним старые счеты. Трижды Ван Гун оставлял в дураках эту полицейскую собаку. Теперь надо подумать о том, как лучше использовать свои силы в последний раз. Да, это последний бой.

И прожитое предстало перед ним, будто он взглянул на картину, где был нарисован весь его жизненный путь.

Тысяча девятьсот седьмой год. Он еще совсем юноша. Ему непонятно, почему распускают корейскую армию. И когда пхеньянские рабочие вышла на улицы с протестом против запрещения национальной армии, он примкнул к демонстрантам.

Потом японские войска разгоняли народ. Выскочивший откуда-то самурай стал бить его толстой бамбуковой палкой. Он прикрывался руками, а японец бил с остервенением. И еще один подбежал с палкой. Тогда Ван Гун увидел, что жалости в них нет и сердца тоже нет, и побежал, хотя бежать было трудно, потому что его качало во все стороны. Он заскочил в какой-то двор, а японцы побоялись туда забежать, потому что их было всего двое.

В маленьком дворике никого не оказалось, и он спрятался за куст сирени. Потом увидел старуху, которая, казалось, его не заметила и заперла калитку. Она подошла к кусту и сказала:

— Вон там стоит бочка с водой, можешь обмыть кровь на руках. И лицо вымой, оно тоже в крови. А с рубашки кровь я сама отстираю, ты сними ее.

Рубашку она сушила не во дворе, а в комнате. Она сказала:

— Если тебе негде спать, я дам тебе циновку. И если боишься идти, оставайся…

… Впервые Ван Гун был арестован после того, как кровавый генерал Терауци разгромил восстание пхеньянцев. Тогда Ван Гун узнал, что такое японская тюрьма, что такое пытки. С тех пор его тело в рубцах и шрамах. Его кости переломаны в пяти местах. И все же он выжил. Выжил и бежал после трех лет заключения.

Теперь он снова на тюремном дворе. В который раз?..

Ван Гун идет по двору Содаймуна. Позади молодой Пан Чак.

Как он будет вести себя? Он вырос и воспитан в партизанском отряде, но… Содаймун… Хватит ли сил и выдержки?

В узком, ярко освещенном коридоре с них сняли кандалы. Загремел засов, дважды щелкнул со звоном замок. Медленно отворилась внутрь камеры тяжелая дверь. Без единого звука тюремщик подтолкнул Ван Гуна. Тот взглянул на Пан Чака.

Пан Чак понял этот взгляд. Он выпрямился, расправил плечи, поднял голову.

Вот так, хорошо, теперь Ван Гун спокоен. Он шагнул через порог.

Дверь закрылась, дважды щелкнул замок: «дзинь-дзинь». Ван Гун прильнул щекой к двери, прислушался: не посадят ли Пан Чака рядом.

Пан Чака долго вели по коридорам. Несколько раз сворачивали то вправо, то влево. Он шел мимо бесконечных рядов чугунных дверей с закрытыми глазками. Его сопровождали два тюремщика, и это шествие на всем пути безучастно встречали и провожали глазами коридорные стражи. Наконец тюремщики остановились. На двери большой, четко выведенный номер — триста двадцать шесть. Уже знакомый звон замка: «дзинь-дзинь».

Пан Чак вошел.

Пустой каменный ящик. Два шага в длину, два в ширину. На низком потолке маленькая лампочка, опутанная толстой металлической сеткой. Окошко под самым потолком с двумя решетками — снаружи и внутри. Если просунуть всю руку сквозь первую решетку, пальцы не дотянутся до второй.

Пан Чак стоит посреди камеры. Серые каменные стены, такой же пол.