Тучи на рассвете (роман, повести)

Пан Чак видит только носки сапог: четыре тупых, широких, чуть загнутых вверх и два узких, плоских, прилегающих к полу. Тупые носки — из толстой, грубой кожи. На краях виднеются металлические пластинки — подковы. Узкие носки — из тонкой, мягкой кожи. Они начищены до блеска.

Оказывается, он в самом деле склонился перед ними.

Пан Чак широко расставляет ноги, упирается руками в бедра.

Он напрягает мускулы на шее и разгибает спину.

Канга сильнее врезается в затылок, но Пан Чак уже совсем выпрямился, расправил плечи. Он чувствует, что лицо его налилось кровью. Но он будет стоять так, он не хочет смотреть на кованые носки самурайских сапог.

— Какой силач! — восторженно восклицает Чо Ден Ок. — Ведь ему очень тяжело, помогите человеку сесть!

Тюремщик подтаскивает гирю, лежавшую у двери, закрепляет груз на свободном конце канги и отпускает ее. Опять голову рвануло вниз, гиря тяжело ударилась об пол. Пан Чак снова стоит согнувшись. Теперь не выпрямиться.

Перед глазами носки сапог: четыре тупых, кованых, загнутых вверх и два плоских, блестящих.

— Саюнара, господин Пан Чак, до свидания! Я еще приду к вам. Вы не забыли моих вопросов?

Застучали сапоги, загремела дверь, дважды щелкнул замок. Снова все тихо.

Пан Чак стоит согнувшись, придерживая руками доску. Долго так не простоишь. Постепенно приподнимая кангу, он медленно сгибает колени и садится на пол. Теперь можно вздохнуть. Он сидит, широко расставив согнутые в коленях ноги и наклонившись вперед. Один конец канги опирается на плечи, другой вместе с гирей лежит на полу…

Часа два он не шевелится. Но больше так сидеть нельзя. Не хватает сил. Кажется, что кости трут напильником. Одной рукой опираясь об пол, а второй придерживая кангу, он валится на бок. Теперь канга лежит ребром на полу. Хорошо бы расправить кости, но вытянуться некуда — слишком мала камера.

Пан Чак лежит на боку согнувшись. Голова на весу, шея зажата в ребристый хомут канги. Если расположить тело по диагонали камеры, тогда можно будет вытянуть ноги. Он поочередно и медленно перемещает то тело, то кангу. И вот она устроена вдоль стены, а тело — по диагонали. Как хорошо! Только голова на весу, и нельзя опереться на руку.

Нет, так лежать невозможно, голова уже не держится. Ребро доски трет шею. Надо подняться. Надо сейчас же подняться, иначе канга задавит!

Сесть труднее, чем лечь. Одной рукой надо упереться в пол, но канга стала невыносимо тяжелой. Вся тяжесть навалилась на шею. Шея уже стерта и кровоточит. Надо поменьше шевелиться! Надо сесть и сидеть, покуда не привыкнешь. Это — самое удобное положение.

И лучше не будет. Этого надо было ожидать. Надо помнить, что здесь Содаймун, а не благоуханные Алмазные горы…

Вечером в камеру принесли еду: в маленькой миске черная вываренная масса. В нее воткнуты липкие деревянные палочки. Надо поесть. Надо поддержать в себе силы.

Пан Чак берет палочками комок из миски, но дотянуться до рта не может: мешает канга — она толстая и широкая. Он наклоняет голову вбок. Нет. Ничего не выходит. Пан Чак отталкивает миску.

Как все это выносит Ван Гун?.. Кто же эта гадина, что выдала их?

Три дня просидел Пан Чак в канге. Три дня он не ел и не спал. Порой забывался. Его сразу же хватали за горло и начинали душить. Он открывал глаза. Он понимал: душит канга.

На исходе третьего дня с Пан Чака сняли кангу, и он неуклюже повалился на бок. Ему что-то говорили, его пинали ногами, требовали, чтобы он встал. Ему очень хотелось встать, но он лежал. Ни один мускул больше не слушался его. Руки валялись отдельно, сами по себе, и ноги — тоже. А шеи не было. Он чувствовал только плечи и голову. Ему еще немного подчинялись веки. Он мог ими шевелить. Он поднимал их и видел широкие, тупые, загнутые вверх носки сапог, подбитые железом. Он видел, как носки отрывались от пола и ударяли его тело. Видел, но не чувствовал удара. Тогда он опускал веки… Больше он ничего не помнит.

Он очнулся от острого, щекочущего запаха кимчи. И действительно, на плоской тарелочке перед ним возвышалась горка кимчи, а рядом, в миске, — рис. В камере никого не было. Он съел и рис, и кимчи. Потом поднялся, прислонился к стене. Стоять тяжело. Совсем разогнуть спину он не мог: мешали позвонки, нажимавшие друг на друга, но все равно он радовался, что смог встать.

Наверно, за ним наблюдали в глазок. Он простоял не больше минуты: пришел тюремщик и вывел его из камеры.

Ему хотелось шагать спокойно и ровно. Он плелся, согнувшись и покачиваясь. Руки у него не были связаны и висели, как веревки.

Его привели к Чо Ден Оку. Но только настроение на этот раз у того было плохое. Он очень торопился и нервничал.

Пан Чак не успел переступить порога, как услышал окрик:

— Я готов слушать ответы на мои вопросы!

Веки Пан Чака дрогнули.

— Я ничего не скажу, если даже меня будут держать в канге, пока я не умру.

— О-о-о! — протянул Чо Ден Ок. — Я хвалю твою храбрость. Но зачем так долго сидеть в канге? — И он постучал ладонью о стол.

Вошел тюремщик.