Тучи на рассвете (роман, повести)

Выйдя во двор, Мен Хи прислонилась к стене цеха, и, хотя ей казалось, что она крепко уперлась ногами, тело ее медленно сползло на землю. Но тут ей сразу стало легче. Должно быть, свежий воздух подействовал.

— Почему обедать не идешь? — услышала она чей-то голос.

Мен Хи обернулась. Перед ней снова стояла Мин Сун Ен.

— Скоро перерыв кончится, — продолжала женщина, — тогда допоздна не получишь своей чашки чумизы. А на боны нигде ничего не купишь, кроме как в столовой.

— Я не хочу есть, — устало ответила Мен Хи.

— Не хочешь? — переспросила Мин Сун Ен. — Это тебе только кажется так.

Она взяла Мен Хи за руку и тихо сказала:

— Идем!

И Мен Хи пошла за ней доверчиво, не раздумывая, не возражая.

По дороге Мин Сун Ен расспрашивала, кто она, откуда приехала, как попала на фабрику. Мен Хи отвечала неохотно, и хотя из ее ответов женщина мало что поняла, не стала больше задавать вопросов.

— А вот и столовая, — сказала Мин, когда они подошли к одному из бараков. — Ты, наверно, ошиблась, будто не хочешь есть, есть надо обязательно. — И она открыла дверь.

Четыре длинных и узких, в одну доску, стола, как дорожки, уходили в глубь барака. Они были похожи на скамейки, врытые в землю на столбиках, едва достигавших колена. По обеим сторонам расположенных близко друг к другу столов на полу тесно сидели работницы: плечо к плечу, спина к спине.

Вдоль стены — несколько окошек. Здесь выдается пища. Очереди у окошек не было, уже вся смена сидела за едой.

Мин Сун Ен объяснила, как получить обед, и ушла.

Мен Хи взяла со стола пустую миску, из которой кто-то уже ел, оторвала из книжечки бон одну марку и подала в окошко.

Женщина в засаленном, грязном халате со слезящимися глазами и усталым лицом, не сполоснув миску, положила туда большую ложку черной разваренной чумизы и посыпала ее сверху крохотными, пересохшими рыбками.

Мен Хи отыскала свободное место, втиснулась между женщинами, взяла со стола палочки, которыми тоже кто-то уже пользовался, и принялась за еду.

Едва она успела доесть чумизу, как раздался звон колокола — конец обеденного перерыва.

И снова вертелся барабан, мелькали ножи, липли к глазам мелкие хлопья…

Мен Хи стояла, наклонившись над барабаном, и усердно разрыхляла пеньку. Теперь-то уж она выдержит до звонка. Должна же наконец привыкнуть ее изнеженная спина к согнутому положению. Пусть болит поясница — привыкнет, и все пройдет.

И опять она прозевала ту минуту, когда спина сама разогнулась. А надсмотрщик не прозевал. Наверно, он стоял все время позади и только и ждал, чтобы она опустила руки. Хотя нет, удары его бамбуковой палки поминутно раздаются во всех концах цеха. Просто у него такое тигриное чутье: он заранее может определить, кто сейчас сделает передышку, и издали крадется к намеченной жертве, чтобы полоснуть ее своей палкой.

Бьет он сильно, но с разбором. Бьет по спине, по голове, по ногам, а вот рук не трогает: руки нужны для работы.

Наконец наступила смена, и Мен Хи направилась в общежитие. Она еще могла двигаться, хотя не так бодро, как до обеда. По двору пришлось ковылять, держась за стену. Теперь Мен Хи не пряталась: было совсем темно, и, значит, никому не видно, как она идет.

Циновка действительно оказалась свободной, и Мен Хи нашла ее легко, потому что как раз над этим местом горела лампочка.

Мен Хи легла не очень удобно. Но устроиться как следует не успела: заснула.

Когда ее разбудили, она лежала все в той же неудобной позе. Было светло. Ясно, что настало утро. Это Мен Хи поняла сразу. Почему же она не может встать?

Но она встала. Лежать и нежиться ей никто не позволит. Впереди долгий рабочий день, и нельзя обращать внимание на то, что тело болит.

Мен Хи твердо решила не поддаваться усталости. Оно все время болит, это хилое тело, но двигаться все-таки может. А думать о том, где и что болит, — занятие для помещичьих дочек и лентяек.

Она пошла в цех и снова повторяла за надсмотрщиком слова клятвы вечной верности японскому императору, а потом встала к барабану.

И за время до обеда она только один раз разогнула спину, и только один раз ее ударил надсмотрщик. Перед самым перерывом она работала очень усердно, особенно когда увидела, что надсмотрщик идет к ней. Но он ее не ударил, а тихо сказал:

— Семьсот двадцать шесть, тебя вызывают в контору. Сейчас вызывают, бросай работу и иди.

Сначала Мен Хи решила, что ее обманывают: она бросит работу, а он за это начнет бить ее палкой. И она стала еще быстрее подсовывать пеньку в ножи. Но надсмотрщик повторил свое приказание и сказал, что вызывает ее Пэ Чер Як. Тогда она разогнула спину и пошла.

Пэ Чер Як поднялся ей навстречу, широко улыбаясь.

— Ну, как ты устроилась на новом месте? — спросил он ласково. — Не трудно ли тебе работать, не обижает ли тебя кто-нибудь?

Мен Хи обернулась: может быть, это он не ей говорит? Но в комнате никого больше не было.

— Вы, наверно, ошиблись, — несмело сказала она. — Я Пак Мен Хи, я работаю на разрыхлительной машине.

— Да, да, я знаю, — снова широко улыбнулся Пэ Чер Як, — я забочусь о рабочих, и особенно о таких, как ты, поэтому спрашиваю, как ты себя чувствуешь.