Тучи на рассвете (роман, повести)

Особое внимание Пан Чака привлекли военные. Никогда раньше он не видел здесь столько солдат и офицеров. Они подъезжали на грузовых и легковых машинах, они толпились в вокзальных помещениях, их одежда зеленого цвета мелькала по всей площади. У главного подъезда какой-то капитан делал перекличку, и солдаты, собравшиеся возле него, почти совсем загородили двери.

Пассажиры обходили их молча, боязливо озираясь.

Середина площади тоже была занята военными. Одни спали, положив головы на вещевые мешки, другие ели, третьи громко разговаривали.

Здесь, вдали от всех фронтов, дыхание войны все же было ощутимо. Недаром Пусан — крупнейший стратегический узел Японии.

Пан Чаку ни минуты не хотелось оставаться в этом людном месте. Его могут узнать. В ярко освещенном трамвае или автобусе тоже нельзя показываться.

Он быстро пересек площадь и сел в одиноко стоявшую коляску.

— Прямо! — махнул он рукой подбежавшему рикше.

Он так и не придумал, каким путем ехать. В центре города, на этих сверкающих электрическим светом улицах и площадях, он боялся появиться, да и нечего ему там делать. Не пойдет же он в гостиницу «Ямато» или в меблированные комнаты Миязи-сан. Но сказать рикше, что ему надо в корейские кварталы, не решился, потому что богатые люди не ездят в эти трущобы, особенно так поздно.

Ничего не придумав, велел ехать прямо, только бы подальше от многолюдного вокзала и яркого света, только бы скорее переодеться в привычный костюм.

Улица, по которой бежал рикша, тоже горела огнями, а до первого переулка, где можно свернуть, было еще далеко.

— Свежо очень, как бы не простудиться, — обратился Пан Чак к рикше. — Поднимите-ка тент!

Рикша привык ничему не удивляться.

Он остановился и поднял тент над этим здоровым молодым коммерсантом, который боится простуды в теплый летний вечер.

Так лучше. В углу закрытой почти со всех сторон коляски его никто не узнает даже под фонарем.

Еще в поезде он думал, что можно заехать к старику Пек Уну. Но один ли он в доме, да и жив ли?

Миновав несколько кварталов, Пан Чак остановил рикшу у тускло освещенного переулка и расплатился. Постояв, пока коляска скрылась из виду, свернул в переулок и, не оборачиваясь, быстро зашагал по хорошо знакомой дороге. На первом перекрестке снова завернул за угол и спустя минут десять нырнул в проходной двор.

Только выйдя через другие ворота на пустырь, почувствовал себя спокойнее, хотя и устал от тугого воротника и штанин, которые не привязаны вокруг ног у щиколоток, а цепляются одна за другую и мешают идти.

Он пересек широкую дорогу, миновал овраг и почти совсем разрушенный вал, которым были отгорожены корейские кварталы от города. Здесь в полной темноте снял тужурку, расстегнул ворот рубахи и закатал штаны выше колен. Вот теперь будет легко идти, и восемь километров до рыбацкой хижины Пек Уна пролетят незаметно. Он уверенно шагнул в темную улицу, в старый рыбацкий поселок, невидимый, затихший, будто вымерший.

Он шел спокойно. Никакая полицейская собака не могла бы проследить его путь по этим катакомбам, по извилистым и узким, как горный ручей, переулкам, захламленным и темным.

Он долго петлял вдоль стен и глиняных заборов, почти невидимых в темноте, пока не вышел на набережную. На самом берегу между скалами отыскал хижину Пек Уна и тихо отодвинул дверь.

Пек Ун сразу проснулся, но не испугался ночного гостя, потому что отыскать его лачугу в такой темноте и найти дверь мог только человек, много раз бывавший здесь.

Пан Чак был рад, что старик в хижине один и не задает ему лишних вопросов. Он так постарел, что, наверно, все забыл.

— А, это ты, Пан Чак, тут на окне кунжутка! — только и сказал хозяин, будто всего несколько часов назад виделся с Пан Чаком.

Старик закашлялся, а когда кашель прошел, добавил:

— Там за порогом, на камнях и на веревке, — рыба, она еще недостаточно высохла, но ты поешь, да, да, поешь рыбки. — И он снова начал кашлять.

«Совсем плох старик», — подумал Пан Чак и стал быстро раздеваться, не зажигая огня.

С моря идут джонки

Пан Чак встал рано. Надел широкие белые штаны старого рыбака и по привычке закатал их выше колен, а рукава просторной рубахи засучил уже на ходу, отодвигая дверь, потому что ему не терпелось поскорее посмотреть на море, которое вчера из-за темноты так и не увидел. Но он слышал его всю ночь, и ему казалось, будто море разговаривает с ним и тоже радуется их встрече.

Вечером, пока он прятал в скалах свой костюм, пока беседовал со стариком Пек Уном, море терпеливо дожидалось его. Но как только старый рыбак уснул, оно заговорило, и Пан Чак не мог уже спокойно лежать на своей циновке. Он по голосу узнал свое море, и, хотя из маленькой, пропахшей рыбой хижины ничего не было видно, ему живо представился родной берег.