Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  Фигура лорда застыла в неподвижности у главного входа в замок. В последнее время Мортимеру нередко доводилось впадать в кататонию - некий ступор, когда тело дубеет, а разум выходит за его пределы и бродит где-то, да так, что по возращению обратно ничего из своих странствий не выносит. Однажды некто из сословия слуг, пока еще в замке они содержались, расхрабрился дотронуться до лорда, чтобы впечатлить девушку, тоже из прислуги. Лишившись руки, бедняга спился, а девушки на него больше не смотрят, зато узнал, что на ощупь кожа лорда идентична поверхности свечи. Со времени того инцидента слуг в Хельмрокском замке не держали, только верного и безукоризненного Фердинанта Мортимер оставил из соображений приличия и личной привязанности, в силе своей сравнимой с привязанностью к мышам.

  Приблизившись к лорду, дворецкий неуверенно помахал дрожащей ладонью перед его остекленевшим взглядом. Лицо Мортимера ничего не выражало, что, впрочем, для лорда было характерно, а вот слюна, вытекающая из правого уголка его рта, - была явно не к добру. По всему выходило, что следует позвать Ганса - придворного лекаря и просто умного человека - только вот он с некоторых пор избегал общества лорда, поселившись в тайных помещениях и проходах, которые здесь встречались повсеместно. Их общая площадь равнялась площади помещений замка, обозначенных на плане, который Мортимер никому не показывал (даже самому себе), а то и превосходила ее, если учитывать подземелье и многочисленные тоннели, уводящие за пределы замка, в частности - в Нижний город.

  Сам Мортимер, страдающий тяжелой формой расстройства ориентации на местности, никогда не пользовался тайными проходами. Для него это было сродни погружению в собственное бессознательное, которого лорд боялся и не понимал, и потому давным-давно повелел придворному волшебнику изловить все тайные желания и вытесненные воспоминания, и упрятать их, не говоря ему куда. После того, как звездочет исполнил приказ Мортимера, лорд попросил замковую стражу и его упрятать, чтобы не проболтался, старый маразматик. Со временем и замковую стражу тоже расформировали, а точнее - выселили в основной гарнизон, приравняв на правах к городской, и все эти случаи, по мнению Фердинанта, следовало рассматривать в рамках единой тенденции к сокращению населения Хельмрокского замка. К уединению стремился Мортимер всем естеством, а Фердинант - слуга - не смел ему перечить.

  Удостоверившись, что лорд не в состоянии как-либо повлиять на сложившуюся в городе и его окрестностях ситуацию, дворецкий принял волевое решение взять дело в свои руки и покинул зал, отправившись за помощью к капитану стражи, Басту.

  Уход старого слуги сопровождался движением глаз картины. На полотне изображался сам лорд в разгар его увлечения военным делом. Увлечение это никогда не выходило за пределы Хельмрокского замка и в настоящих битвах лорду так и не довелось поучаствовать, но на каждом третьем своем портрете Мортимер изображался на коне и при полном параде. И вообще все картины в замке, не соотносящиеся хоть как-нибудь с личностью лорда были давно и надежно упрятаны Фердинандом от ранимого взора аристократа, так как лорд, переживая частые припадки гнева, имел обыкновение вымещать на них свою злобу. Чаще всего при этом ущерб причинял портретам своей родни, ибо сама родня, не считая жены, страдать уж давно перестала.

  Когда же Фердинант, одевшись потеплее в сторожке, выбрался из замка, чего не делал уже несколько лет, послышались многочисленные щелчки, а картина отодвинулась в сторону. Из темноты открывшегося проема дохнуло сыростью и холодом, но холод этот был иным: тогда как холод снаружи был сухим, этот холод - влажный и отвратительный - разлагал кожу и плоть, подобно ядовитым испарениям некоторых топей Палингерии. Долгое пребывание на нем приводило к негативным последствиям, неотвратимо меняло живых существ. Вместе с холодом и сыростью из темноты вышел тщедушный старичок в очках, с большим и длинным носом, занимающим треть лица, и высоким лбом, покрытым плесенью. Он создавал впечатление мудрого отшельника, некогда добровольно ушедшего в заклание и теперь вернувшегося, будто почувствовав, что общество нуждается в нем. Это, впрочем, было далеко от истины - и с тех пор, как угодил в опалу, доктор Ганс покидал свое пристанище в исключительных случаях и почти никогда не появлялся в основной части замка.

  Старичок прихрамывал на обе ноги, спину держал сгорбленной, ноги, дугообразно искривленные в области коленей, - согнутыми, видом и манерой движений напоминал лягушку, зачем-то вставшую на две задние лапы. Доктор Ганс, или то, во что он превратился, не походил на себя двумя десятилетиями ранее, - ничем более не напоминал статного мужчину в расцвете лет. Человек неискушенный и с Гансом прежде не пересекавшийся, навскидку определил бы ему возраст далеко за сотню, и только потому, что грудь его по-прежнему вздымалась - то единственное, что не позволяло с уверенностью перевести доктора из разряда "пока еще живых, но на ладан дышащих" в разряд "недавно умерших".