Тугова гора

Только тут Филька начал осознавать весь ужас своего положения. Как подумал, что ждет его, — бросило в холодный пот: не свободным работником купца, как мечтал вчера, попадет он на чужую сторонушку — с колодкой на шее поведут его по пыльным дорогам. Никогда не видеть больше тятьки Дементия, кузни на крутом берегу Которосли. Сжалось сердце: нелегко, оказывается, расставаться с родным, привычным. Никак не укладывалось в голове, что все так будет, — все существо противилось неизбежному. Сказал упрямо — не кому-то, для себя:

— А я убегу. Вон тятька в ордынском полоне был — убёг. И я убегу.

— Верно, парень. — Лохматый дядька разлепил опухшие губы, лицо скривилось: то ли боль проняла, то ли попытался улыбнуться. — Верно загадал, рабом быть — куда уж… непривычны мы…

— Очнулся! — ахнула тетка Авдотья. — Вот и ладно.

Старик, вытирая слезящиеся глаза, пробормотал:

— Дай-то бог, дай-то бог…

И неизвестно, к чему сказаны были эти слова: Фильку ли укреплял в желании бежать, или радовался, что лохматый станет жить.

В слободе в это время поднялась какая-то суматоха: в разных местах кричали, слышался конский топот. В щели загона было видно, как десятка два конных татар повалили к распахнутым воротам. Сзади трясся на вислозадой лошади монах-переветник Мина.

Отряд поскакал к Которосли, к наплавному мосту.

Глава вторая. Лесные люди

1

Только к вечеру добрался Дементий до места. Шел таясь, хотя трудно было встретить в этой лесной глухомани человека. Самые опасные две версты — узкая тропа среди болота — удалось пройти засветло. И это его порадовало, можно было теперь немного отдохнуть.

У ручья со стылой ключевой водой он напился, присел на моховую кочку. Думал, что влечет его в лесное урочище не только дело, порученное князем, ждал: испытает радость от встречи с Евпраксией Васильковной. Боялся признаться, но куда от себя денешься, — любил тайно, безответно, никогда ничем не выдавая своих чувств. А как иначе — не юноша восторженный, и она не девица, сын у нее жених…

В сумерках с холмистой поляны увидел над лесом жидкие дымки: дышали плавильные печи-домницы. Место это — затерянное, окруженное болотами, — старались обходить. Рассказывали незнающие: это-де ядовитые болота дымят, лешие себе еду готовят. Слухи надежно оберегали лесное урочище от любопытных. И все-таки Дементий подумал: перестали осторожничать лешаки, того гляди, татар привадят.

По узкой тропе он вышел к озеру. Солнце, увеличенное до огромного шара, ушло за лес. На травянистых береговых склонах сгущался туман. Со стороны противоположного, высокого берега озера поднимались бревенчатые стены с башнями, за ними выглядывали крыши построек. Левее городища вспыхивали костры. Их пляшущий огонь высвечивал большую поляну с огромным деревянным идолом, множеством разбросанных шалашей.

Это было древнее селище. Коренные люди его поклонялись своим богам.

Спасаясь от татар, пробирался сюда народ, пополнял население. И селище постепенно превратилось в ремесленный посад: появились углежоги, добытчики болотной руды и плавильщики, копейщики и лучники. Были также охотники, бортники, промышлявшие лесным медом, землепашцы. Мало кто знал о существовании селища; ходили слухи, что есть где-то лесные люди, живут своими законами и до сих пор поклоняются идолу. Надежно охраняли «лешаков» окружающие болота.

Раз в году, в пору созревания хлебов, в селище издревле устраивался праздник. Еще накануне пробирались лесными запутанными тропами, плыли на ладьях с той стороны озера немногие званые гости; на поляне, неподалеку от идола, ставили легкие шалаши, зажигали костры.

Сейчас, когда темнота сгустилась, люди у шалашей чаще стали оборачиваться в сторону деревянного божества — с некоторой опаской и любопытством ждали начала древнего языческого обряда. Грубо отесанный лик, освещенный огнем, казался гневным, и смотреть на него было жутковато. Отверстия рта, носа и глаз чернели провалами.

Сзади идола, в полусотне шагов, стояла приземистая бревенчатая изба с узкими, как бойницы, окнами, с крепкой дубовой дверью. Толстенные бревна, из которых была сложена изба, расщелялись от давности, обросли мхом. Это было жилище языческого волхва Кичи, вход в него запрещался кому бы то ни было.

Дементий бывал здесь не раз в пору ежегодных праздников и знал, что сейчас, с наступлением темноты, волхв — его звали жрецом — готовится к исполнению обряда. Ведя в поводу лошадь, он обошел стороной шалаши — не хотел привлекать к себе внимания. Сторож у ворот, пристально оглядев его и лошадь с поклажей, поздоровался.

— Все благополучно? — спросил он.

— Спасибо, Омеля. Все удачно. Найду ли кого?

— Опоздал ты маленько, все там… — Сторож показал в сторону костров. — Иди и ты, не сумлевайся: сгружу и о коне позабочусь.

2

Кичи, ссохшийся, сгорбленный старик, давно уже потерявший счет своим годам, стоял у узкого окна, сурово наблюдал, как угасает день, выискивал в жизни природы одному ему известные тайные знаки.