Тухачевский против зомби

– Я-то откуда знаю… – зло буркнул Рожкалнс и снова уставился в свои бумаги. Среди них была фотография бывшего начальника местной милиции, эсера Антонова, который теперь разыскивался ГубЧК по политическому делу – ввиду партийной принадлежности – и несколько дней назад как в воду канул. Исчез из села, и отыскать его не было никакой возможности. А отыскать было надо – бывшие эсеры были новой власти ох, как поперек горла. Бои с Врангелем еще продолжались, и потому они представляли очевидную опасность для Советской власти. Да и в новой, мирной жизни давать недобитой контре право и возможность проводить свою политику властям как-то не улыбалось…

Рожкалнс догадывался, что популярного в селе правдолюбца Антонова кто-то из местных жителей попросту у себя скрывает… Но кто? Молчали все как рыба об лед – и главному чекисту не расходиться: срок продразверстки, начнешь самовольничать, хлеб не сдадут, а за это его же первого по головке не погладят.

Из приоткрытого окна чуть дунул ветерок. Клавдия собралась было уже уходить, как властный оклик Рожкалнса остановил ее.

– Кто-кто… известно, кто, – как бы между делом, невзначай сказал он, но так, что слова его дошли до ушей крестьянки. – Кто у нас безобразничает последние полтора года?

– Ну токмо что Колька Бербешкин, – произнесла она хорошо всем известную фамилию местного заезжего налетчика. Отыскать подозреваемого в данном деле было несложно, сложнее – в обстановке только что закончившейся (да и то не до конца) войны было его поймать, а тем более – найти награбленное.

– Вот и именно. Пока Антонов был начальником милиции, он его в узде держал. А теперь нет Антонова – он и разгулялся. А все почему?

– Почему?

– А потому что сам Антонов ему и помогает. Разозлился, вишь, на нас, на власть-то, и помогает. Вот тебе и крайние – виноватые.

– Так что ж делать-то?

– Искать Антонова. А ты тоже дурой не будь – если что от кого узнаешь или еще чего, сразу нам сообщай. Теперь сохранность твоего имущества от твоей же сознательности зависит!..

Когда Клавдия ушла, коллега по кабинету обратился к товарищ Рожкалнс:

– Вы правда думаете, что Антонов к грабежу причастен?

– Конечно нет.

– А зачем сказали?

– Затем, дурья твоя башка, что ловить его надо. А без помощи населения нам не справиться. Так-то им зачем его ловить – политика крестьян не касается. А теперь будут думать, что поймают его и заживут как в раю. И нам с тобой хорошо, и им… меньше забот…

Подчиненный так и не понял, почему в случае поимки Антонова крестьянам будет меньше забот, но многозначительно покачал головой и оценил находчивость своего руководителя.

Не солоно хлебавши, поплелась Клавдия обратно в село, где народ собрался на сходку. Перед большим ангаром, где обычно сушилось сено на зиму для скота, стояло несколько человек в кожанках, с револьверами, в галифе цвета хаки и одинаковых кепках – продотряд. Вещал самый маленький, очевидно еврейского типа, кудреватый, весь какой-то коротенький и кургузый, с традиционным пенсне на носу. Никита, стоявший в первом ряду, не верил своим глазам – он в буквальном смысле стал героем вполне себе исторического события в том его колорите, в каком запомнится оно и войдет в анналы и учебники много лет спустя.

– Довожу до сведения собравшихся, что в этом году Тамбовская губерния должна сдать государству по продразверстке 12 миллионов пудов хлеба. При этом на территории всей губернии из-за засухи собрано всего 11, 5 миллионов. О положении дел мы в Москву телеграфировали, и буквально вчера получили ответ… – Слушающие замерли. – О том, что никакого послабления не будет. Норма есть норма, наш хлеб ждут по всей России. Гражданская война нанесла сильный удар по нашему государству и его экономике, и без нашего с вами хлеба, товарищи, ей не справиться. Так что надо поднатужиться и…

Ропот прокатился по стройным рядам селян.

– Это как же?! Чего ж мы себе-то оставим? Если так сдавать, то голодная смерть получается…

– Ну нет, – пытался отмахнуться кургузый. – Голодной смерти, пожалуй, что не будет. Ну чуть затянете пояса на зиму, а там и новый сев придет, новый урожай соберете озимых.

– Сколько же с уезда? – спросил один из самых пытливых, сосед Николая Степановича Анисим Квасцов.

Кургузый отвечал нехотя:

– Миллион пудов.

– Это значит, сколько же с нас?

Тот нахмурился пуще прежнего:

– Сто тысяч.

Собравшиеся аж присвистнули – он озвучил цифру, которая едва набралась бы во всем селе. Квасцов нипочем не желал униматься:

– Это что же получается?! Нам-то ведь и вообще ничего не останется!

– Да останется, чего ты… – кургузый постепенно совсем сникал, теряя запал. Стоявшая рядом с ним баба – лютая выжига лет сорока, с папиросой во рту и взглядом сумасшедшей – почуяв, что дело неладно, перехватила инициативу в свои руки: