Тухачевский против зомби

– Ну и что в таком случае будем делать? – спросил Фрунзе.

– Есть только один выход, – робко произнес Никита. По законам жанра, сейчас его должны были здесь разделать под орех, но…

– И какой же? – Тухачевский смотрел на него внимательно, без тени иронии.

– Отменить продразверстку.

– То есть как?

– Заменить ее продналогом, который будет иметь не фиксированную ставку, поставленную сверху, а плавающую, зависящую от объема собранного каждым хозяйством хлеба. Это позволит выполнить и план по обеспечению страны хлебом, и не оставить на краю гибели крестьянина! Полагаю, что после этого основная масса сама отвернется от бунтовщиков…

– Да, но если они не понимают сути происходящего, как до них это донести?

– Думаю, поймут. Не все в деревнях пьют взвар. Донесем до женщин в конце концов, они воспретят мужьям продолжать боевые действия! До стариков! Для этого нужно незамедлительно отправиться в Тамбов!

– Вы, как я понимаю, поедете с нами.

– Именно.

– Не боитесь, что убьют?

– Пустое, где наша не пропадала… Только вот… Надо как-то сначала убедить Ленина в правильности моего предложения.

– Об этом не беспокойтесь. Мы с Михаилом Васильевичем берем это на себя и сегодня же. А сейчас отдыхайте. Завтра утром приходите сюда, определимся с выдвижением.

Пожав руки Фрунзе и Тухачевскому, Никита вышел на улицу.

В Москве вовсю полыхал конец лета. Тополиный пух лежал то там, то здесь. Юноша с наслаждением вдохнул воздух родного города и подумал о том, как приятно оказаться в родных местах сто лет тому назад. Разница была лишь в сумятице и некоторой разрухе, в которые город был погружен сейчас на его глазах. Но все это незаметно было за вечно зелеными деревьями, украшавшими центр Москвы несравнимо больше тогда, чем сейчас, которые навечно войдут в памятники нашей литературы… Никита подумал, что это вот тогда, «весной, в час небывало жаркого заката…», как вдруг милая девушка в берете и кашемировом платье – по последней столичной моде 1920 года – окликнула его:

– Молодой человек?

Она спряталась в сени тополя, но любящее сердце сумело разглядеть свой тополек. Они с Ингой взялись за руки и побрели по Москве, которую давно знали, но которой еще никогда не видели.

Глава двенадцатая – о том, что все хотят как лучше

Поезд на Тамбов отбывал с Ярославского вокзала в 14.30. На перроне собралось такое количество людей, которых раньше Никита видел только на картинках, что у него поневоле начало рябить в глазах. Вот – будущий нарком НКВД, а ныне начальник Особого отдела Генрих Ягода. Низкорослый, усики щеточкой, как у Гитлера, зачесанные на пробор волосы. Со стороны можно было принять его за приличного душеприказчика в графском имении, но никак не за организатора будущих массовых репрессий.

Вот – Склянский. Его глаза по-прежнему бегают, он неестественно бледен, снова ненависть читается в каждом его взгляде, в каждом движении и в каждой мысли, что пробегают за тусклыми стеклами пенсне. Усы его шевелятся от посылаемых им проклятий. «И откуда в столь молодом человеке столько злости?» – думает Никита.

Вот председатель Военной коллегии Верховного Суда РСФСР Ульрих. Невысокий, полный, лысоватый мужчина с виду – ни дать ни взять ученый, интеллигент до мозга костей. Однако нужно совсем не знать одного его таланта к смертным приговорам, чтобы принять на веру такую точку зрения.

Вот – уже знакомый Антонов-Овсеенко. Ставший после смерти Свердлова заместителем председателя, ЦИК, правой рукой руководителя Советского государства, он, всегда бывший на передовой в самые сложные и переломные моменты отечественной истории, решил взять под личный контроль подавление антисоветского мятежа. «Надо же, – думал Никита, – все эти люди думают, что одно их появление на охваченной огнем территории губернии изменит положение…» Никита знает – изменить положение может только один, которого пока здесь нет.

А вот и он. Подъехала его машина, скрипнули тормоза. Газетчики с огромными неуклюжими фотоустановками и с блокнотами в руках поспешили открыть ему дверь. Он ни с кем не разговаривает, не отвечает ни на какие вопросы, а только своими огромными шагами пересекает перрон, встречает глазами Никиту и машет ему головой – мол, сюда.

В вагоне они беседуют.

– Ну как, Михаил Николаевич? Как с отменой продразверстки?

– Что ты, – ворчит Тухачевский. – Такое поднялось, хоть святых из избы выноси… А все-таки, – улыбка озарила до этого серьезное лицо командарма, он извлек из-за пазухи маленький желтый листочек и протянул его Никите. Он гласил:

«ВЦИК

ДЕКРЕТ

О ЗАМЕНЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННОЙ И СЫРЬЕВОЙ РАЗВЕРСТКИ

НАТУРАЛЬНЫМ НАЛОГОМ