Тульский – Токарев

И рассказал про Матросова из Балашихи. При этом добавил:

– Я многое видал, но этот… Шатун он подстреленный, и резону ему сдаваться, сам понимаешь, никакого… И второй – мутный совсем, но по-другому. От обоих смертью несет, но от первого горячей кровушкой, а от второго – тухлятиной… Так что – гляди! И другим передай…

На прощание Токарев не удержался и все-таки спросил вора:

– Варшава, а все-таки почему люди с тобой такой информацией делятся?

Вор усмехнулся:

– Как-то раз начальник отряда в колонии-поселении отпускает меня в город, одного, а я ему говорю: отпусти, мол, остальных. А он мне: «Варшава, знаешь, чем ты от них отличаешься? Я тебя знаю, а их – нет. Хотя, возможно, они и лучше тебя». И отпустил только меня. Понял?

– Знаю, мать писала, – улыбнулся Василий Павлович, но вор переспросил уже серьезно:

– Понял?

– Понял, – также всерьез ответил ему Токарев и пошел к Артему, стоявшему на набережной неподалеку и героически боровшемуся со сном. Токарев приобнял сына и услышал коронно-прощальное от Варшавы напоследок:

– Токареев! А я в рай попаду?

Начальник розыска устало рассмеялся:

– Мы с тобой в одно место попадем, правда, куда – еще точно неизвестно…

Отец с сыном побрели домой, держась друг за друга, словно боялись оступиться. Глядя на вымотанного в дым Артема, Василий Павлович почувствовал вдруг спазм в горле, однако откашлялся и сказал почти весело:

– Надо тебе, сынуля, сегодня отоспаться. А то скоро события могут начаться – будет не до сна, а ты уже никакой. А я чувствую – атмосфера разреженная, как перед грозой, и все наэлектризованные. Значит, скоро жахнет. Зато потом дышать легче будет. Надо только саму грозу пережить, а для этого силы нужны и бодрость. Умотался, Сивка, в крутых-то горках?

– Ничего, – еле ворочая языком, ответил Артем. – Завтра Артур выходит, будет полегче.

– Как он?

– Уже нормально. А так – траванул-то себя прилично, колотило его по полной программе. Ну а потом эти таблетки с уколами – его ж снотворным и успокаивающим прокалывали… – Артем вдруг забеспокоился, словно проснулся: – Только, пап, я прошу тебя, ты его не ругай сильно. Он и так-то трясется, на работу идти боится. Не говорит, конечно, но я же вижу…

Василий Павлович пожал плечами с некоторой досадой:

– Да никто его есть поедом и не собирается… Но и поощрять – сам понимаешь, не за что… Дай-то бы бог, если он лишь надломился, а не сломался… Девка, что ли, такая уж сладкая была?

Артем, отвечая, все-таки дрогнул голосом:

– Да… Она была интересная… И живая… Была…

Токарев-старший искоса посмотрел на сына и больше ничего не спрашивал. В ту ночь Артем уснул раньше, чем улегся… А Василий Павлович еще долго не спал. Он курил и смотрел на своего взрослого спящего сына…

Тульский

3–4 июня 1990 г.

Ленинград, В. О.

Выходя на работу после почти недельного отсутствия, Артур в полной мере ощутил на себе действие так называемого «синдрома тревоги». Ему казалось, что все как-то по-особенному на него смотрят, а если не смотрят на него – то, значит, специально отворачиваются и думают про него, причем думают плохо. Между тем коллеги, наоборот, стремились делать вид, что ничего такого особенного не произошло, что все идет своим чередом, и не думали о Тульском плохо. Русский человек, он ведь странно устроен – ежели даже действительно в чем-то виноватый вдруг запьет по этому поводу зверски – его тут же все начинают жалеть, видимо, как искупившего вину чудовищным воздействием алкоголя на организм… Нет, Ткачевский, еще не поправившийся до конца, конечно, сказал Артуру пару слов для острастки – но действительно пару. А Тульскому нужно было, чтобы на него орали, топали ногами, долго разговаривали бы – тогда бы он понял, что – прощают, предварительно поругав. А тут – ежели не ругают, так, значит, и прощать не хотят, в категорию пропащих занесли… Одна надежда оставалась на Токарева-старшего – Артур ждал, что начальник ОУРа вызовет его к себе – ну и там вздрючит, естественно. Потому что, если не захочет вызывать, – значит, дела совсем плохи, значит, и видеть не хочет, и разговаривать не желает…

Во второй половине дня «синдром тревоги» Тульского превратился уже в синдромище, но тут Токарев все же передал через Ткачевского, чтобы Артур явился. Тульский пулей долетел до кабинета начальника и робко-робко постучал в дверь.

– Входи-входи, чего скребешься-то, – приветствовал его Василий Палыч. – Ну как, алкоголики рисуют нолики? Или – пьянству бой?

– Василий Павлович, – сказал Артур, клятвенно прижимая руки к груди, – я… я сам не знаю…

– Искупишь в бою… – усмехнулся Токарев. – Хотя, конечно… Честно говоря, от тебя не ожидал. Вот я от Харламова мог таких закидонов ждать – они во внутренних войсках и не такое вытворяли… Но ты-то…

Артур сжал зубы и очень тяжело выдавил все-таки из себя:

– Я… Мне… Мне самому… очень стыдно… Я…

Начальник ОУРа вздохнул и улыбнулся по-человечески: