Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Увы, на роль советчика по части морали Хайме явно не годился. Хуанито якшался с плохой компанией, в том числе с гомосексуалистами, у которых он часто отбирал деньги. Среди них был художник, известный в кругу этого отребья под именем «Магнолии». Этот субъект любил наряжаться женщиной; он прекрасно подражал комическим актрисам и мастерски исполнял арии для сопрано. «Бразильянка» то и дело оглашалась его руладами:

Поглядеть вас, кабальеро,
Я покорнейше прошу
На прелестную вещицу,
Что с собою я ношу.

Исполнял он и другую песню, кривляясь и жеманничая, словно женщина:

Если снова хочешь видеть,
Ты Грегорию свою,
Черный ход тебе открою,
Ключ от двери подарю.

На масленицу Магнолия и его приятель по прозвищу «Живоглот» пригласили Тьерри и Гольфина отужинать с ними во время бала-маскарада в цирке «Колумб». Хайме пришел с

Хозяюшкой, Гольфин — с Антонией. На праздник собрались все гомосексуалисты столицы. Многие из них явились в элегантных женских туалетах и завитых париках, накрасившись и густо обсыпав лицо рисовой пудрой. Тьерри и Гольфин тоже запаслись маскарадными костюмами: первый был в домино, второй оделся как Пьерро. Оба танцевали до двух часов ночи, когда оркестр вторично исполнил канкан из «Орфея в аду» и галоп из «Маскотты». Затем они отправились в буфет, где их уже ожидал Магнолия с четырьмя псевдо-женщинами. Тут же в буфете за столиком, уставленным бутылками, сидел под присмотром своего лакея один известный публицист. Он был пьян. Заикаясь и брызгая слюной, он злобно ворчал и бормотал грязные ругательства. Садясь за стол, Магнолия, указав приятелям на Тьерри и Гольфина, объявил:

— Эти люди делают «Жабу».

— Лучше делать «Жабу», чем быть бабой, — насмешливо отпарировал Гольфин. — Разве вы не знаете, чем вы похожи на Сократа?^{295}

Магнолия это знал. Компания уселась и заказала ужин, хотя присутствие Хозяюшки и Антонии несколько стесняло друзей художника. За едой было сказано немало двусмысленных фраз и откровенных грубостей. Гольфин был беспощаден, и, несмотря на весь цинизм хозяев стола, слова журналиста задевали их за живое. В конце ужина он угостил последователей Сократа или, как он их называл, «мотыльков» шуточкой, которая отнюдь не доставила им удовольствия.

— Я покажу вам цирковой номер, посвященный Магнолии и прочим мотылькам, — изрек он.

— Ну что ж, посмотрим.

Гольфин напялил себе на лицо фальшивый нос, закудахтал, как наседка, и стал кружиться вокруг стола. Потом скрючился, приблизился к столу публициста, встал на колени и, по-прежнему кудахтая, вытащил из-под седалища куриное яйцо, которое церемонно преподнес Магнолии. Мотылек вспылил, схватил яйцо и швырнул его на пол. Тогда в знак прощания Гольфин сделал бесстыдный жест, на что приятели Магнолии и Живоглота ответили ему циничной бранью и принялись кидать в него куски хлеба и даже целые булочки. Но журналиста не так-то легко было запугать; он удалился, строя рожицы и делая пальцами непристойные движения. Хозяюшка и Антония презрительно расхохотались. Выходка Гольфина так оскорбила Магнолию и его спутников, что они тут же встали и ушли.

LI

Как раз в это время на страницах «Шута» началась кампания против нескольких политических деятелей, нажившихся, как утверждала молва, на поставках для испанских гарнизонов на Кубе и Филиппинах. Дон Хасинто Паласио дель Кам-по предоставил для публикации соответствующие документы.

«Политика — заразная болезнь, — писал в одной из статей Тьерри, — и уничтожить ее пока что невозможно, как не удалось еще покончить с брюшным тифом и туберкулезом. А неизбежный спутник всякой болезни — зловоние».

Обвиненные в злоупотреблениях политиканы не опровергли разоблачения «Шута», но однажды поздним вечером, когда Тьерри входил в свой особняк, раздались три выстрела; пули просвистели у него над головой и застряли в стене.

Весь следующий день Бельтран, Сильвестра и дон Антолин только и говорили о покушении, но вечером у них появился повод к еще более оживленным дебатам: Тьерри навестил сосед из дома со смоковницей, тот самый Клоун, который, по словам Бельтрана-фонарщика, был профессиональным налетчиком. Визит продолжался недолго.

— Послушайте, дон Хайме, — сказал Клоун, — прошлой ночью я слышал выстрелы. Похоже, что вас преследуют. Я читал ваши статьи. Если вы нуждаетесь во мне, я со всеми потрохами в полном вашем распоряжении и готов на все.

Клоун был крупной птицей в своем кругу, да к тому же хищной; поэтому держался он уверенно и насмешливо.

Тьерри предложил ему рюмку коньяку и дал два дуро. Гость, глаза которого заблестели, пожал Хайме руку и еще раз заявил:

— Надеюсь, вам ясно, дон Хайме: я для вас готов на все, понимаете — на все.

Этим Клоун хотел сказать, что, если надо, он всадит пулю или нож в кого угодно. Повторив свои заверения, он, веселый и довольный, ушел.