Туман на родных берегах

Их, кроме все еще недовольного Берии, было трое: двое референтов (один работал на Ворчакова, другой – на кого-то еще, скорее всего на Лаврентия) и неизменный Николенька Ларионов. Адъютант и порученец Старика с доотставных времен, гениальный делопроизводитель и бюрократ, которого с удовольствием приняло бы в свои ряды любое имперское ведомство: предложения, насколько Никите было известно, все еще время от времени поступали.

Но Николенька оставался верен Деду.

Странное, на самом деле, качество для гениального крючкотвора, но, имея дело с «объектом № 4», Ворчаков давно уже ничему не удивлялся: преданность ему стала для господина директора обыденна и привычна.

За Дедом в ссылку последовал не только порученец Николенька: прислуга переделкинской дачи, превращенной секретным приказом Верховного в самую комфортабельную тюрьму Империи, тоже не разбежалась.

Ни кухарка, ни горничные, ни садовник, ни старый денщик Феофаныч, который и сейчас молча замер в углу, затянутый в черный ясский мундир и готовый сопровождать хозяина хоть на парад, хоть на смерть, – его верность была воистину беспрекословной, и попытки завербовать старого солдата всеми многочисленными спецслужбами Империи были давно признаны бесперспективными.

У денщика не было никого – ни родных, ни близких, ни друзей.

Только Старик.

В таких случаях не предают.

Перевербовать, кроме кухарки, не удалось никого.

Причем за все те несколько лет, которые обслуга опального генерала была в его, ворчаковском, полном распоряжении.

А это о многом говорит.

Хотя в сложившейся ситуации кухарки, у которой вовремя отыскался горячо любимый племянник в Западной Галиции, – вполне достаточно.

Если, разумеется, сегодня не отработают снайперы.

По идее, Ворчаков это чувствовал, – должны.

Но всякое бывает.

Вот тогда-то кухарке и придется капнуть бесцветной, слабо пахнущей миндалем жидкости в еду или питье.

Всего пару капель, этого вполне достаточно.

А пока – можно и поговорить…

Ворчаков, не спрашивая разрешения, закурил, зная, что тем самым вызовет возмущение у не употреблявшего ни табак, ни алкоголь хозяина.

Старик поморщился.

Но – промолчал.

Промолчал и недовольно скривившийся страшным, обожженным еще в Гражданскую лицом, Николенька Ларионов. Но здесь ничего удивительного: выходец из социальных низов, человек темной и малопонятной судьбы, он был приближен Стариком за писарский талант еще в Мировую. Прошел с ним все фронты Гражданской, что называется, и Крым и Рым, но до сих пор робел в присутствии начальства и по крайней мере при встречах с самим Никитой даже как-то уменьшался в размерах и вообще старался казаться как можно более незаметным.

Надо отдать должное – у него это получалось.

Даже когда Старик еще был в полной силе, все, кому нужно, знали: тенью следовавший за ним порученец – это не человек, это функция, что выполняет за командующим ненавистную канцелярскую работу.

Со стороны это выглядело идеальным прикрытием, и возглавляемое Ворчаковым управление в свое время тщательно рылось, собирая даже самую неинтересную и разрозненную информацию.

Ни-че-го.

Николенька был безукоризненно чист.

У молодого крестьянского паренька сначала обнаружился талант к каллиграфии, а потом и к делопроизводству, и это вовремя заметил тридцатипятилетний полковник Генерального штаба, заменивший парнишке рано ушедших родителей.

А преданность для бесхитростного Ларионова была столь же органичной, как потребность в еде и питье, – в этом, как выяснилось еще задолго до Ворчакова, в конце Гражданской войны, убедилась самая жестокая и эффективная разведслужба тех лет после печально известной ВЧК: легендарная марковская контрразведка.

После марковцев, кстати, – можно было и не проверять.

Те, кто вызывал хоть малейшее подозрение, от них не выходил, это был принцип работы, пусть и безнравственный, но в целом – удивительно эффективный…

Ворчаков хмыкнул.

Напряжение, казалось, сгущалось в гостиной вместе с клубами дыма от его почти докуренной папиросы.

Старик был явно недоволен, и заговаривать никто не рисковал.

Первым не выдержал Берия.

Пробормотал что-то по-грузински, покачал головой, открыл окно в сад, и свежий ветер тут же принялся играть светлыми тюлевыми занавесками.

Директор невольно поморщился: ему хотелось вывести из себя кого-то из окружения Старика.

Слабоват, как выяснилось, Лаврентий.

Ворчаков улыбнулся, поправил легкую летнюю шляпу, которую принципиально не снимал, заходя в переделкинскую гостиную, затушил папиросный окурок в первой попавшейся кадке с фикусом, презрительно пожевал губу.

– Итак, господа, – кривится, – представляться не буду, вы и так меня прекрасно знаете. Сейчас вы меня угостите чашечкой кофе, потом я готов предоставить вам пять минут на сборы, после чего мы едем в Москву. Порядок следования такой: в первой машине едет охрана, во второй мы с господином генералом и двое моих охранников…

Глава 42

И все-таки они немного отклонились от графика.