Туман над Парагон-уок

Впрочем, образ, обрисовавшийся таким образом в мозгу Томаса, скорее подходил Афтону Нэшу. В нем чувствовалась жестокость и нетерпимость к слабостям других, особенно сексуальным. Это был человек, который мог успешно сталкивать людей друг с другом, отбирая их по качествам, которые он сам презирал, для того чтобы насладиться властью над окружающими.

Питт не мог припомнить, к кому еще он питал такую антипатию. Заложника своей собственной вины, неважно насколько большой, он мог бы и пожалеть. Но находить радость в охоте за слабостями ближних было выше понимания Томаса, и в нем не было никакого сочувствия к таким хищникам.

Афтон стоял у могилы, в изголовье гроба. Его взгляд, устремленный на священника, был мрачным и жестким. За одно короткое лето он схоронил сестру и брата… Были ли все эти преступления на его совести? Тогда он — монстр, изнасиловавший и убивший свою собственную сестру, а затем заколовший ножом брата, чтобы скрыть свой ужасный секрет. Может быть, именно поэтому Феба, не в силах пережить ужас происходящего на ее глазах, постепенно переходит от обычной странности к сумасшествию? Боже милостивый, если все было так, как думал Питт, то он обязан схватить Афтона, доказать его вину и убрать негодяя отсюда как можно скорее. Томаса никогда не привлекали сцены казни через повешение. Да, это обычное дело, часть механизма, с помощью которого общество очищалось от болезней, и тем не менее Питт находил это зрелище отталкивающим. Он слишком много знал об убийствах, о страхе или сумасшествии, которые становились их причиной. Он хорошо помнил тошнотворный запах всеуничтожающей нищеты, запах смерти от болезней и голода в нищенских притонах, — те же убийства, но «чистыми руками», которые общество и бизнес просто не замечали. Смерть от голода зачастую случалась всего лишь в ста ярдах от смерти от переедания.

И еще Питт чувствовал: если бы Афтон оказался виновен, Томас мог бы послать его на виселицу без сожаления.

Был на кладбище и француз, Поль Аларик… если, конечно, он был французом. Может быть, он прибыл сюда из одной из африканских колоний? Аларик вел себя слишком спокойно, слишком противоречиво и в то же время утонченно, чтобы жить в заснеженных и суровых канадских провинциях. В нем было что-то невероятно старомодное. Питт не мог представить его принадлежащим к Новому Свету. Все в Аларике говорило о минувших веках цивилизации, о глубоких культурных корнях, о богатстве прошедшей истории.

Сейчас он стоял с опущенной черноволосой головой, стройный и красивый даже в этом месте скорби. Его лицо выражало уважение к умершему вежливое почитание традиций. Только ли для этого он появился здесь? Питт знал, что ни в каких особенных отношениях с Фулбертом он не состоял — так, просто соседи.

А если Аларик великолепный актер? Могло ли скрываться в нем такое мощное буйство плоти, которое заставило бы его, несмотря на интеллигентность, напасть сначала на Фанни, а затем на так сильно желающую его Селену? Или Селена перестала желать его, когда дело подошло к кульминации? Питт не должен забывать и об этом. Его работа подразумевала рассмотрение всех вариантов и версий, какими бы маловероятными они ни были. Но еще Томас не мог поверить, что Аларик был таким разным при каждом своем появлении в обществе. За годы изучения людей инспектор научился искусно оценивать их и знал, что большинство из них не могут скрыть свою натуру от умелого наблюдателя, который прислушивается к каждой фразе, присматривается к еле заметным движениям глаз и рук, замечает мельчайшие проявления хитрости, тщеславия, жадности, амбициозности, эгоизма… Возможно, что Аларик — соблазнитель, но в то, что он насильник, Питт поверить не мог.

Оставался только Халлам Кэйли. Он стоял у могилы, напротив Джессамин, и, не отрываясь, смотрел на нее. Затем оба они одновременно начали бросать землю в могилу. Тяжелые глиняные комья стучали по крышке гроба, издавая глухой звук, как будто бы внутри его было пусто.

Официальный ритуал похорон закончился, и все по очереди, друг за другом, начали медленно отходить в сторону. Дальнейшее было делом могильщиков — заполнить могилу доверху землей и утрамбовать ее. В воздухе повисла завеса мелкого моросящего дождя, от которого дорожки стали скользкими.

Халлам шел позади Фредди Дилбриджа. Питт вышел из своего тисового убежища, стараясь держаться рядом с обитателями Парагон-уок, и увидел лицо Халлама. Тот выглядел как человек из кошмарного сна: оспины на коже, казалось, стали глубже, лицо было мертвенно-бледным и покрыто каплями пота. Веки распухли, и даже с такого неблизкого расстояния Питт заметил нервное подергивание его верхней губы. Что мучило Кэйли? Неумеренные возлияния? Если так, то какие душевные муки заставляют его пить? Наверняка потеря жены не могла разрушить его до такой степени. Из того, что узнали Питт и Форбс, опрашивая соседей и слуг, их брак был не более чем обычной заботой друг о друге, но уж никак не безрассудной страстью, настолько сильной, чтобы разрушить человека.