В голове мелькнул мгновенный расчет действий: прыжок, подсечка, захват руки, чтобы выпущенная пуля в случае чего ушла в небо. Но его словно парализовало оттого, что от точности этого расчета и его, веретьевских, умений, кажется, сейчас зависела Ирина жизнь.
Нет, прыгать нельзя. Она слишком близко к Ирине, если успеет выстрелить, то почти в упор. Пальцы на рукоятке пистолета побелели.
– Таня, – голос звучал вкрадчиво, – посмотри на меня. Я сейчас подойду и тебя обниму. Хорошо? Ты очень напугалась, и я тебя успокою. Посмотри на меня, Таня. Та-а-а-аня.
Девушка повернула голову и подняла на Веретьева полные муки глаза. Пистолет в ее руке дрожал.
«Отпрыгни в сторону, спасайся», – мысленно приказал Веретьев Ирине, но она стояла неподвижно, словно загипнотизированная смотрящим на нее черным зрачком пистолетного дула.
– Иди ко мне, моя хорошая. – Веретьев протянул руку, словно приглашая Таню на танец. Та сделала шаг в его сторону, но тут Шевелев все-таки сумел подняться на ноги и побежал. Никто из поисковиков даже не пошевелился, словно замерев от разворачивающейся перед ними картины.
– Игнат, Женя, – коротко приказал Веретьев и снова уставился в глаза Тане.
Впрочем, секунды, на которую он отвлекся, было достаточно, чтобы потерять наметившуюся между ними связь. На лице Тани мелькнуло отчаяние, она вздернула подбородок, повернулась и выстрелила.
Глава 7
Почему-то в тот момент, когда смерть кажется неминуемой, на человека снисходит полное спокойствие. Это не безразличие к своей судьбе, нет. Это четкое понимание, что изменить уже ничего невозможно, а значит, бояться бессмысленно. В чувстве освобождения от страха, пожалуй, даже было что-то приятное, по крайней мере, Ирина встретила его с облегчением.
До той самой минуты, как ей в лицо уставилась черная точка пистолетного дула, Ирина волновалась обо всем сразу: о бандитах, угрожавших ее ребенку, об уходе с работы, о таянии денег на банковском счете, о сбежавших зэках, о том, нет ли в лесу змей, о сложных отношениях с родителями, для которых она всегда была как будто на периферии.
Нет, папа и мама, несомненно, любили ее, но для них на первом месте была их наука, на втором – маленький ухоженный домик в Германии вкупе с кругленьким банковским счетом и понятной и предсказуемой жизнью. А уже во вторую очередь они думали о своей взрослой, разумной, состоявшейся в жизни дочери, которая даже умудрилась выйти замуж и родить ребенка, а что развелась, так с кем не бывает.
В последние несколько дней Ирина также очень боялась растущего в ее груди нового чувства, которое было ей не очень знакомо. Она подозревала, что оно называется влюбленностью, и от этого боялась еще больше, потому что единственная любовь, существовавшая в ее жизни до этого, ничего, кроме боли, ей не принесла.
Сейчас, на пороге смерти, за секунду до выстрела, Ирина не боялась уже ничего. Даже за остающегося сиротой сына ей не было страшно. Откуда-то изнутри зрело понимание, что сидящая сейчас в палатке с ребенком Надежда Александровна, пережившая свою страшную потерю, сумеет стать Ване опорой.
Пожалуй, на девушку с пистолетом в руках, бледную, с горящими глазами и прокушенной губой, она смотрела даже с некоторым любопытством. Каково это – держать на мушке живого человека и знать, что его жизнь полностью в твоей власти? Каково прислушиваться к голосу черного демона, пожирающего тебя изнутри, имя которому ревность? Каково ощущать растянутость мига, который отделяет тебя от того, чтобы стать убийцей?
Тело было словно погружено в пушистую, немного свалявшуюся вату, в какую в ее детстве убирали до следующего Нового года елочные игрушки. Испытывая блаженство от отсутствия страха, сквозь эту вату Ирина видела, как шевелятся губы стоящего напротив Александра, но не слушала, что именно он говорит. Это сейчас было совсем неважно.
Как в замедленной съемке Ирина наблюдала, как повернулась на этот голос Татьяна, сразу стало теплее, потому что теперь ее не прожигал арктическим холодом ненавидящий взгляд девушки. Боковым зрением она заметила какое-то движение, сквозь все ту же вату услышала, как Александр коротко приказывает что-то своим друзьям, заметила, как неловко дернулось, смещаясь, дуло пистолета.
Потом раздался выстрел, отчего-то совсем негромкий. Это было странно, потому что Ирине казалось, что уход из жизни должен сопровождаться большим шумом, и немного обидно из-за того, что даже шумихи при смерти она оказалась недостойной. Она закрыла глаза и прислушалась к собственным ощущениям, но больно нигде не было. Ни в груди, ни в животе, ни в голове. Ну, и куда это ее, спрашивается, ранили? С закрытыми глазами она ощущала собственную невесомость, но отчего-то не падала, а продолжала стоять под деревом, под которым ее застала внезапная атака Татьяны. В этом было что-то неправильное, убитым полагалось лежать, а не стоять, поэтому, немного подумав, Ирина, как была с закрытыми глазами, тихонечко опустилась на влажный мох.