Туманная страна Паляваам

Весь день мы работаем в каком-то полусне. Голова трещит, руку выше плеча подымешь — больно. Заканчиваем не в семь, как всегда, а в пять. Сил нет. Только Леонид бьет, взрывает, откачивает. Почти не курит.

Домой мы идем как тени.

— Вернусь через пару часов, — говорит Леонид и уходит в сопки.

Пока мы работали, туман рассосало, и над головой открылось низкое серое небо…

Вездеход приходит около семи. Весело врывается в балок Валька. Мы лежим по койкам, молча страдаем.

— Дрыхнете, курята! — приветствует он.

Ты смотри, здоровый, зараза!

— Что у вас, поминки? А Ленька где?

— За зайцем пошел, — нехотя отвечает Вовка.

— Выбрал время. Серьезно, чего приуныли?

— Да так, головы трещат. Весь анальгин слопали — не берет.

— И не возьмет, — говорит Валька. — Знаю причину. Котелки ваши пургу предсказывают.

— Пошел ты…

— Точно говорю. Потеплело, мгла, голова трещит — «южака» ожидай.

— Ладно, видали мы ваш «южак». Всю зиму пугаете.

— Ну, вспомните меня, как задует. Письмо вот Леньке передайте, я поехал на «Кабаний», а то в дороге прихватит. Обратно завтра вечером, если, конечно, «южак» не разгуляется.

Пулей, как и появился, Валька вылетает на улицу. Его-то никакой «южак» не берет. Морда красная, нос пуговицей, глаза, как у кота, когда он кринку сметаны очищает. Хорошо живет, весело. Поехал, приехал. Опять поехал…

Леонид заходит неожиданно, неся за уши здоровенного беляка. С порога бросает его на пол к печке, снимает ватник.

— Это да! — Восхищение возвращает мне силы, я поднимаюсь и беру в руки зайца.

За мной тянется Вовка и кивает Леониду на стол:

— Возьми, Валька тебе привез.

Заяц необычайно крупный. Я осторожно глажу его теплый, с розоватым оттенком мех.

— Здоровые тут беляки, — поворачиваюсь я к Леониду и вижу: согнувшись, он копается в своем старом фанерном чемодане. Выкладывает на лавку шерстяные носки, камусные чукотские рукавицы, шарф.

— Ты куда собираешься, Лень?

— Надо.

— Серьезно? — Я подхожу к столу.

— Вполне.

— Чокнулся! — удивленно говорит Вовка. — Семьдесят километров, да какая дорога: вездеход чуть ли не сутки бьется. Зачем горячку пороть? Валька завтра обратно поедет.

Леонид молча натягивает носки, валенки, телогрейку. Запихивает в карман голубой конверт с летящим лайнером.

— Серьезно, Лень…

— Заткнись, — бросает Леонид, выходя в коридор.

Она зовет. Разве тут остановишь? Крикни мне сейчас Ленка, я тоже пойду. Насквозь все тысячи километров. Она знает, поэтому молчит…

Вот и дождался наш бригадир своего звездного часа. Иди, иди, тебя зовет любимая женщина…

Леонид чиркает в сенях спичками, достает из угла наши единственные лыжи, отдирает от ледяной стены примерзшие палки.

Я встаю на колени и выдвигаю из-под кровати свой чемодан. Новенький лохматый свитер из верблюжьей шерсти лежит сверху. Я так и не надел его ни разу. Куда? В шурф не полезешь… Красивый свитер, вместе с Ленкой покупали перед отъездом.

— На, надень, — говорю я, когда Леонид возвращается в комнату. Он смотрит на меня, потом молча сбрасывает телогрейку, вешает ее на гвоздь и надевает свитер.

— Легко и тепло, что надо, — говорю я.

Он кивает.

Мы выходим на улицу и молча наблюдаем, как Леонид затягивает на валенках крепления, разгибается и берет палки.

— Чего носы повесили? — вдруг улыбается он. — Вот подождите, мы теперь еще не такие дела ворочать будем. А за меня не бойтесь — тут есть один перевальчик, километров на двадцать дорогу режет.

— Вездеход завтра вечером будет, — говорит Вовка. — Валька обещал совершенно точно.

— Неизвестно, что будет завтра. — Леонид обводит взглядом тундру, и мы тоже смотрим вокруг.

Небо спустилось вплотную к снегам и набухло лиловым внутренним светом. Неясные тени перебегают по тундре.

— Ну, пока, ребятки. Утром я уже там.

Легко и свободно, махнув палками, он срывается с места. Вниз по распадку в тесных черных стенах, все быстрей, крутой поворот направо, последний миг — и его нет.

— Обалдеть можно, — бурчит Вовка. — Нешто такие выкрутасы называют любовью? Любовь должна проходить в тишине и спокойствии, в уюте. Чтоб тепло было и только двое… Ну, бог с ним. У каждого котелок на плечах варит то, что ему по вкусу. И не нашего ума это дело. Пойдем зайца драть.

…Сначала плывет высокий тугой звук. Потом кто-то, размахнувшись выше сопок, лупит молотом в стену. Балок вздрагивает, с полки, с приемника сыплются на стол книги.

Мы стоим посреди балка, напрягая слух. Но за стеной тишина, только шуршит по заледенелому стеклу мягкая лапа.

— Что? — спрашивает Вовка. — Во, опять!

— Тише, — шепчу я.

Снова стремительно растет звук… Удар!

Вовка бросается к двери, распахивает ее и прямо на пороге пропадает в облаке снега. Я выскакиваю за ним. Брезент, прикрывавший выход из сеней, задрало на крышу.

Мы не успеваем опустить его, очередной порыв заталкивает нас обратно в балок и захлопывает дверь. Опять тишина.

— Видал, — тяжело дышит Вовка. — Пурга. Настоящая.

А как же Ленька? Я смотрю на часы. Ушел он в восьмом, сейчас двенадцать.

— Не догнать, — говорю я. — У него лыжи и пять часов форы.