Туманное Звено. Стихотворения

Раздвоение на кровь и кость той же природы, что и на тень и тело. И уравновешивание двух начал - тот же мучительный процесс, обреченный на неудачу. Они несовместимы, это она сама признала, когда писала первый вариант стихотворения "Сестры Бронте", но потом опустила эту строфу:

Но лишена я подлинной свободы,
не в ту струю попала я, не в ту!
Безумие и боль моей породы
благоразумьем связаны в быту.

Присманова открывает книгу циклом "Преемственность", которым сразу задает уровень разговора: дано видеть "только профиль бытия" ("Камея"), даже птица "подвластна силе притяженья, как в косном этом мире все тела" ("Земля"), но есть и музыка-поэзия-полет. О музыке и о полете речь идет уже в следующем цикле "Стихи о стихах". Но Присманова не была бы Присмановой, если ее стихи полетели бы под неким легким наркозом. Ее полет, как в рассказах нашего А.Платонова, с потом нужды у ласточек под крыльями:

Опустошенья сумрачное чувство
сияньем жертвенности заглуши.
Не на пустыне держится искусство,
а на работе страждущей души.

("Тишина")

Присманова тяжело трудится, отыскивая "лицо любви", "родину музыки", начало жемчужины... Ее "Близнецы" - это вариации не на тему раздвоенья, а на тему единенья. И весь цикл "Поединок" об этом, и "Песок", и "Горы и долы", и "Трубы". Но желаемого единения, и Присманова об этом знает, достичь не удастся никогда. Можно лишь приблизиться к нему, угадав направление движения, чтоб не унесло "небесного сиянья мимо":

И мы, душа моя, вот так, точь в точь,
утратив до конца остаток спеси,
уйдем - вдвигаясь неотступно в ночь,
не много взяв и ничего не взвесив.

("Сирена")

Той же теме единения служит и нарочитый (или монотонный, кому как слышится) пятистопный ямб, которым написана практически вся книга [80]. Однообразие ритма, плотность словесного материала создают единство дыхания, и - словно замедляя его - затормаживают движение стиха. В ход пущены и словесная игра, и архаические реченья, и долгие, порой не в одну строфу, развернутые сравнения аллегорического порядка. "Можно любить или не любить этот отвлеченный стиль с его явными приемами (начиная от игры аллитерациями и кончая "подсушиванием" стиха для избежания сентиментальности), но надо признать, что Присманова строго ему следует "...". В стихотворениях Присмановой нечего искать напевности, неразоблаченности, темного лирического порыва: у нее все очень рассудочно, отлично слажено и очень (слишком!) ясно" [81], - писал о книге Слоним, но он же, подыскивая определение словесной организации лирики Присмановой, нашел такое: "философский имажинизм" [82], о пути "под знаком Софии" писала Таубер [83].

"Близнецы" были завершены печатанием в 1946 году, не собрав особой критики, что, впрочем, объясняется исключительно календарными причинами.

1946 год для истории русского рассеяния год особый. 14 июля Советское правительство "особыми указами дало эмигрантам во Франции, Болгарии и Югославии возможность восстановить их связь с Родиной". 22 июля русские газеты в Париже разразились экстренными выпусками с разъяснением посла СССР А.Е.Богомолова о выдаче эмигрантам советского вида на жительство и "восстановлении" советского гражданства. Наскоро перепечатанные или размноженные на ротаторе тексты Указа появились повсюду почти одновременно, копии расклеивали на стенах русских лавок и кафе. Говорили об "амнистии белым русским", краткое сообщение о которой было передано по парижскому радио. Вечерние газеты вышли с эйфорическими статьями о "примирении между всеми русскими" и "конце белой эмиграции". В общем - в Марсель уже шел полным ходом теплоход "Россия" за первой партией репатриантов, а студенты всерьез интересовались, перезачтутся ли семестры и экзамены в СССР. За советскими паспортами, действительно, были очереди, и в Советский Союз, действительно, кое-кто уехал.