Туманность Андромеды

Над головой человечества взошла наконец заря…

Однако солнце окончательного мира все еще не сияло на небесах. То и дело находились нарушители спокойствия. Пока их оставалось мало, нужен был лишь закон и известное число стражников. Чтобы завершить задачу одухотворения человечества, не доставало двух ступеней.

И между этими ступенями лежал тысячелетний путь познания, поисков, исследований.

И первой такой ступенью было познание психологии другого.

Эта работа началась с выявления функций мышления – дело, за которое человек взялся уже давно и с величайшим энтузиазмом, но без соответствующих познаний.

Но когда органика умственной деятельности была научно исследована, человек получил возможность – пусть пока еще не планомерного исследования и контроля собственной мыследеятельности, но скрупулезного наблюдения за тончайшими движениями мысли других людей.

Конечно, первые подступы к познанию другого были сделаны еще в древности. Любовники, друзья, мать и дитя – участники этих тесных человеческих союзов, испытывавшие друг к другу глубокую симпатию (слово, коим обозначали тогда еще непроясненное понятие), были уверены, что во многом понимают друг друга без слов. Рассказывают о двух художниках древности, что как-то раз они провели друг с другом вечер в безмолвной беседе и под конец простились, словесно изъявив взаимную благодарность за приятную компанию.

Но лишь научное открытие души позволило распознать психические импульсы, лежащие в основе поведения любого человека.

Последствия появления этой новой возможности, которая стала доступной каждому человеку, очевидны: ложь и фальшь, эти демоны, сопровождавшие человечество на протяжении многих тысячелетий, ушли из мира.

Поскольку же никто не мог ничего скрывать от других, сама склонность людей к притворству и лицемерию, которая, правда, после угасания религий и без того стала ослабевать, теперь исчезла окончательно. И лишь в детях, индивидуальное развитие которых повторяет развитие всего человечества, можно порой обнаружить остатки этих пороков.

На место лжи пришло молчание.

Мудрецы древности оставили нам следующее изречение: “Трудно жить с людьми, ибо при них тяжело молчать”.

Отныне жизнь с людьми превратилась в радость.

О последней фазе одухотворения людей Ворде не стал мне рассказывать. Я был еще недостаточно зрелым для этого.

В те месяцы, пока я приобретал свои первоначальные познания, наша жизнь текла по-прежнему спокойно, страсть моя к прекрасной и удивительной Ирид лишь росла, а вместе с ней росла и мука моей внутренней близости к ней.

Она избегала всякого общения с людьми вне своего дома и все лето сторонилась своих немногих знакомых, так что нас окружали лишь всегда молчащая служанка Окк, пес Туру да приходившие на дневные занятия дети. Изредка появлялись предприниматели, мужчины и женщины, которых интересовало состояние дома, или родители учеников. Все эти люди были мне совершенно безразличны.

А вот с детьми я сближался все больше.

Они оказались близки мне по духу. Я говорил с ними на одном языке и мыслил с ними одинаково.

Иногда мне казалось, что они посмеиваются надо мной как над умственно убогим, дети часто бывают безжалостны, но это было не так: они воспринимали меня как друга, с которым можно поболтать и поиграть вволю.

Я оборудовал себе маленькую мастерскую в подвале дома и там, из материала, который, ласково улыбаясь, принес мне отец Ирид, мастерил всякие технические безделушки. Немногие часы физического труда благотворно действовали на меня, давая отдых от умственного перенапряжения.

Я делал небольшие электрические приспособления вроде примитивного звонка для входной двери и т. п. Более серьезным моим творением стала паровая машина, главной частью ее был паровой котел на несколько литров, в качестве которого я использовал аптечный дистилляционный сосуд. Вдобавок к этому я соорудил небольшую динамо-машину.

Работа доставляла мне радость, дети тоже немало радовались моим поделкам, тогда как Ворде и Ирид воспринимали их как забавные детские игрушки, не более, хотя им самим механика этих отлично действовавших игрушек была абсолютно неизвестна и должна была бы вызвать интерес.

Ирид не только относилась ко мне дружески и сердечно, она еще – к величайшей моей муке – постоянно давала почувствовать, что испытывает ко мне и телесную симпатию.

Она по-прежнему жила в тесной близости со мной, позволяя мне небольшие ласки и сама отвечая тем же. Иногда она целовала меня в присутствии отца или служанки. Абсолютная свобода, царившая на Дроме, не допускала и мысли о том, чтобы неодобрительно отозваться о поступках другого человека. Люди здесь строжайшим образом судили лишь самих себя. У нас на Земле я наблюдал совершенно противоположную картину.

Хотя Ирид дарила меня самой нежной дружбой, все же, как легко догадаться, я оставался глубоко несчастен. Ведь она не принадлежала мне целиком – впрочем, как и никому другому.

Она объяснила мне, что соединится лишь с тем мужчиной, от которого захочет родить ребенка.