Туманы Авалона

— Прочь от меня, проклятая карга! — произнес он ужасным голосом. — Гарет был лучшим из нас! Даже десяток королей не стоят его жизни! Это все ты меня подзуживала, потому что терпеть не можешь Артура. А какое мне дело, в чьей постели спит королева? Ты сама ничем не лучше Гвенвифар — сколько я себя помню, ты только и делала, что меняла любовников

— Сынок… — прошептала ошеломленная Моргауза. — Как ты можешь так говорить со мной? Гарет был моим сыном…

— Да разве ты когда-нибудь заботилась о Гарете или о любом из нас — да хоть о чем-нибудь, кроме собственного удовольствия и честолюбия? Ты толкала меня на трон не ради меня самого, а лишь затем, чтоб самой дорваться до власти! — Гвидион отстраняется от протянутой руки Моргаузы. — Убирайся к себе в Лотиан — или куда угодно, хоть к черту на рога, — но если я снова увижу тебя, то клянусь, я буду помнить лишь об одном: что ты сделалась убийцей единственного моего брата, которого я любил, единственного родича…

Гавейн, подталкивая мать, выпроводил ее из комнаты, и уже на пороге до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона:

— О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер…

— Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои, — отрывисто велел Гавейн.

Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть; когда они отошли подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза наконец-то смогла вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с ней?! И это после всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по Гарету, как того требуют приличия, но Гарет был человеком Артура, и Гвидион непременно это поймет, рано или поздно. Моргауза взглянула на Кормака.

— Я не могу идти так быстро… чуть помедленнее, пожалуйста.

— Конечно, моя леди.

Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение Кормака — чтоб поддержать королеву, Кормаку пришлось почти обнять ее. Моргауза позволила себе немного прижаться к нему. Она хвастала перед Гвенвифар молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не брала Кормака к себе на ложе — манила его, поддразнивала, но до дела пока не доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо.

— Ты был верен своей королеве, Кормак.

— Я предан своему королевскому дому, как и весь мой род, — отозвался Кормак на северном наречии, и Моргауза улыбнулась.

— Вот мои покои… Ты ведь поможешь мне войти? Я едва держусь на ногах…

Кормак осторожно помог Моргаузе опуститься на кровать.

— Угодно ли моей госпоже, чтоб я кликнул ее женщин?

— Нет, — прошептала Моргауза и придержала руку Кормака; она знала, что печальный вид лишь придает ей обольстительности. — Ты был верен мне, Кормак, и теперь твоя верность будет вознаграждена… иди ко мне…

Она протянула руки к молодому воину и взглянула на него из под ресниц — и тут же, потрясенная, широко распахнула глаза — Кормак отшатнулся. Он явно чувствовал себя неловко.

— Я… боюсь, ты сейчас не в себе, госпожа, — запинаясь, пробормотал он. — За кого ты меня принимаешь? Право слово, леди, я чту тебя ничуть не меньше, чем мать моей матери! Да неужто я стану пользоваться тем, что такая почтенная женщина обезумела от горя? Позволь, я позову твоих служанок. Они приготовят тебе замечательное вино с пряностями, а я забуду слова, сказанные в безумном ослеплении…

Слова Кормака были для Моргаузы словно удары под дых — и каждое отдавалось болью в сердце, «… чту не меньше, чем мать моей матери… почтенная женщина… безумное ослепление…» Весь мир в одночасье сошел с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина, столь долго взиравший на нее с вожделением, отвернулся от нее… Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака — до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде. Но едва лишь королеве открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась неимоверная тяжесть — словно усталость, скопившаяся за все годы жизни, теперь взяла верх.

— Да, — подавленно согласилась Моргауза, — я сама не знаю, что говорю. Позови моих служанок, Кормак, и вели, чтоб принесли мне вина. На рассвете мы отправляемся в Лотиан.

Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в силах даже пошевелиться.

«Я — старуха. Я потеряла моего сына, Гарета. Я потеряла Гвидиона. Я никогда не стану Верховной королевой. Я слишком зажилась на этом свете».

Глава 17