Тунеядцы Нового Моста

Племя состояло человек из двухсот пятидесяти, считая женщин, детей и стариков, да почти столько же осталось на дороге, потому что по мере приближения к Франции им встречались жители, уже смелее защищавшие свою собственность; приходилось драться, и цыгане большей частью искали при этом спасения в бегстве.

Тогда они придумали другой образ действия: представились мирными людьми, ремесленниками, кузнецами, медниками, гадалками и т. п. Придя в деревню, они не собирались грабить, а располагались лагерем; не обходилось, конечно, без украденных кур или зарезанных баранов, но это были пустяки по сравнению с тем, что они обычно делали и что оставалось безнаказанным.

Мысль о нападении пришла им в голову только тогда, когда они увидели двоих путешественников с большими чемоданами, неосторожно подъехавших к трактиру.

В них мигом проснулась природная алчность. Они посоветовались и быстро решили исполнить план, тем более что путешественников было всего двое.

Но они, правду сказать, не ожидали, что хозяин и трактирная прислуга бросятся на помощь, а это были отчаянные контрабандисты, для которых драка становилась праздником.

Хотя и восемь человек для целого племени было все-таки немного, но цыгане, однако же, призадумались.

Это ведь воры, в тонкости обладающие умением воровать, но всегда отступающие перед дракой, они знают, что им при этом достанется немало тумаков, да еще и добыча ускользнет. Поэтому они сначала решили вступить в переговоры.

Парламентером выступил высокий, немножко сгорбленный старик с пронырливой физиономией, хоботообразным носом, круглыми глазами, бородой клином и серебристо-белыми волосами. Это, видимо, был один из патриархов племени.

Он сделал несколько шагов вперед и хитро улыбнулся. В комнате сейчас же все смолкло.

— Что вам нужно? — спросил трактирщик, в качестве хозяина дома взявший на себя командование импровизированной крепостью.

— Переговорить, — отвечал тот, низко поклонившись.

— Да разве так поступают с мирными людьми? — иронично произнес хозяин. — Разве вы здесь в дикой стране, что нападаете на мой дом?

— Это не к вам относится, почтенный хозяин, — медовым голосом заверил цыган. — Вас мы любим и уважаем и не хотим делать вам вреда.

— Так чего же вы врываетесь, как бешеные волки?

— Ошибаетесь, почтенный хозяин, право, у нас не худые намерения, по крайней мере относительно вас. Уйдите с вашей прислугой, вы не раскаетесь.

— Да чего вам наконец нужно? — повторил хозяин, хотевший, главное, выиграть время.

— Мы хотим поговорить вот с этими знатными приезжими.

— Эти господа, знатные они или нет, здесь — у меня в доме, под моим покровительством.

— Нехорошо рассудили, почтенный хозяин; вы и себя погубите, и их не спасете; посмотрите, сколько нас и сколько вас, и увидите, что я говорю правду.

— Нечего тут толковать; говорю вам, убирайтесь отсюда!

— Берегитесь, почтенный хозяин!

— Сами лучше берегитесь! Не сердите меня, а то вам несдобровать!

— Угроза не ответ. Отвечайте прямо: согласны выдать нам этих приезжих?

— Нет, говорят вам! Да и что вам с ними делать?

— Это уже их и наше дело.

— Ну, довольно болтать, дуралей! — крикнул граф. — Проваливай, или я убью тебя, как собаку!

Парламентер робко взглянул на баррикаду.

— Это ваше последнее слово? — спросил он.

— Да!

— Ну, так да падет ваша кровь на вашу же голову! — вскричал он, откинувшись в сторону.

— И на твою, morbleu! — прокричал путешественник-атлет и выстрелил.

Седой цыган упал мертвый.

Позади него многие были более и менее серьезно ранены. Племя с бешеными криками бросилось к баррикаде.

Их встретили еще выстрелами.

Цыгане, толпясь, вредили сами себе; кроме того, они все были, как на ладони, тогда как противники их, почти совершенно скрытые за баррикадой, стреляли наверняка.

Прошло несколько минут в страшной суматохе, затем цыгане вдруг в бессильной ярости отступили.

Больше двадцати человек у них было убито. Стыд и злоба придали им мужества; врагов было всего восьмеро, а их целая толпа.

Они опять бросились, уже в большем порядке, с большей силой, и началась рукопашная, в которой осаждающие и осажденные действовали с одинаковым мужеством. Однако цыганам пришлось отступить в беспорядке.

Путешественник-атлет одним взмахом руки открыл проход в баррикаде и бросился на цыган, потрясая рапирой и громко крича:

— Вперед, morbleu!

Остальные храбро последовали за ним.

Тут началась страшная, отвратительная резня.

Негодяи, испугавшись такой силы и смелости, бросились бежать, почти не пытаясь защищаться и думая бегством спастись от сыпавшихся на них ударов; но и бегство сделалось невозможным. Окна и двери совершенно загородили женщины, дети и старики, толкавшие друг друга, стараясь каждый выбежать раньше.

Вдруг и на улице раздались выстрелы. Цыгане очутились между двумя огнями.

Разбойники обезумели от отчаяния; опасность пробудила в них последний проблеск мужества; снова началась борьба, еще ужаснее, еще ожесточеннее.

— Смелей! — воззвал хозяин. — Ко мне, Бомба, сюда!

— Иду, иду, кум! — отвечал с улицы насмешливый голос.

Битва длилась еще несколько минут и затем разом прекратилась.