Туннель

– А, это вы, Вульф! – сказал он спокойно (голос его нисколько не изменился), разыскивая что-то глазами на своем письменном столе.

Тон Аллана опять ободрил Вульфа. Он увидел просвет, но его вдруг точно ударили в спину холодным ножом: Аллан назвал его просто «Вульф», а не «мистер Вульф»! Когда-то он мечтал о такой интимности, но теперь она казалась ему плохим признаком.

Кряхтя и задыхаясь, он упал в кресло; достал новую сигару и начал закуривать ее.

– Что скажете вы о Расмуссене, мистер Аллан? – начал он, тяжело дыша и размахивая горящей спичкой. Когда она погасла, он бросил ее на пол. – Такой удивительно способный человек!.. Жаль его… Но он мог бы создать нам большую путаницу… Как я уже телеграфировал, за Расмуссеном стою я…

Он оборвал фразу, почувствовав на себе взгляд Аллана. Взгляд был только холоден – больше ничего! Он был лишен всякого человеческого участия, всякого интереса и подействовал на Вульфа как оскорбление. Он замолчал.

– Расмуссен сам по себе, – возразил Аллан деловым тоном и взял со стола пачку телеграмм. – Но мы не станем прибегать к обходам и будем прямо говорить о вас, Вульф!

Ледяной ветер засвистел в ушах Вульфа.

Он нагнулся, как человек, признающий свою вину. Затем, глубоко вздохнув, он взглянул на Аллана серьезным горящим взглядом:

– Я вам уже телеграфировал, мистер Аллан, что мне на этот раз не повезло. Хлопчатобумажные акции я продал на неделю раньше, послушавшись этого идиота, моего ливерпульского агента, а оловянные акции – слишком поздно. Я глубоко сожалею об этих потерях, но ведь они могут быть возвращены. Поверьте, мне не доставляет никакого удовольствия сознаваться в том, что в голове у меня была каша, – закончил он, тихо засмеявшись, и, кряхтя, повернулся в кресле. Но смех его звучал фальшиво.

Аллан сделал нетерпеливое движение. Внутри него кипела ярость. Пожалуй, он еще никогда ни одного человека так не ненавидел, как в эту минуту этого волосатого астматика! После безвозвратно потерянного года, после всех своих усилий, потраченных на то, чтобы вновь наставить дело на твердую почву, вдруг является этот преступный биржевой игрок – и всё снова летит в преисподнюю! Нет, у Аллана не было никаких оснований мягко поступать с ним, и он не желал щадить его!

– Не в этом дело, – возразил он спокойно, как и прежде, только ноздри его раздувались. – Синдикат, конечно, ни минуты не колеблясь, покрыл бы все ваши потери, которые вы понесли, служа его интересам. Но… – Аллан встал и, не спуская с Вульфа глаз с расширенными зрачками, горевшими возмущением, сказал: – Ваш прошлогодний баланс – сплошная выдумка! Вы спекулировали за свой счет и растратили семь миллионов долларов!..

Вульф упал, как подрубленное дерево. Он стал землисто-серый. Лицо его помертвело, и он схватился рукой за сердце, задыхаясь. Рот его был беспомощно открыт, и налитые кровью глаза готовы были выскочить из орбит…

Аллан то бледнел, то краснел попеременно, стараясь овладеть собой. Затем прибавил с прежним спокойствием и холодностью:

– Вы можете сами в этом убедиться.

И он небрежно швырнул пачку телеграмм, и они упали к ногам Вульфа, рассыпавшись по полу.

Вульф по-прежнему лежал в кресле и задыхался. Почва уходила из-под его ног, и он не в состоянии был двинуться с места, а вырвавшееся у него из груди громкое дыхание отдавалось в его собственных ушах, как шум водопада. Он был так оглушен своим падением с этой огромной высоты, что даже не почувствовал оскорбления, когда Аллан швырнул ему телеграммы. Землисто-серые веки опустились на глаза. Он ничего не видел. Он видел лишь ночь, он думал, что умирает, он молил себе смерти… И вдруг он очнулся и понял, что никакая ложь больше не спасет его.

– Аллан! – пролепетал он.

Аллан молчал.

Вульф снова закружился в вихре водоворота, стараясь выбраться на поверхность. Он выпрямился в кресле и открыл свои провалившиеся тусклые глаза.

– Наше положение было отчаянное, – начал он, ловя ртом воздух. – Я хотел достать денег во что бы то ни стало…

Аллан, возмущенный, вскочил. Конечно, каждый, находящийся в безвыходном положении, может солгать для своего спасения. Но к этому человеку он не чувствовал никакого сострадания, ничего, кроме ненависти и ярости. Он решил сразу покончить с ним. Губы Аллана побелели от волнения, когда он заговорил:

– Вы положили на имя Вольфсона в будапештский банк полтора миллиона, в петербургский – миллион, а, проездом, в лондонский и в бельгийский банки, – еще около трех миллионов. Вы вели дела за свой собственный счет и в конце концов сломали себе шею. Даю вам сроку до шести часов вечера завтрашнего дня. Завтра в шесть часов вы будете арестованы. Ни одной минуты раньше и ни одной минуты позже!