Туннель

Мы условились скоро встретиться. Было неловко говорить, что я желал бы увидеть ее на следующий день или совсем не отпускать, что нам больше нельзя расставаться. Вообще-то память у меня великолепная, но иногда в ней возникают непонятные провалы. Не помню, какие слова я сказал тогда Марии, по-моему, она ответила, что должна идти.

В тот же вечер я позвонил ей. К телефону подошла женщина; услышав, что мне хотелось бы поговорить с сеньоритой Марией Ирибарне, женщина, кажется, немного удивилась, затем пообещала посмотреть, дома ли она. Почти сразу же раздался голос Марии, хотя тон был настолько официальным, что у меня защемило сердце.

— Мне необходимо видеть вас, Мария, — сказал я. — С того момента, как мы расстались, я не перестаю думать о вас.

Я остановился в замешательстве. Она не отвечала.

— Почему вы молчите? — спросил я с растущим беспокойством.

— Подождите минуту, — сказала Мария.

Было слышно, как трубку положили на стол. Через несколько секунд вновь зазвучал голос Марии, на этот раз — настоящий, теперь казалось, она тоже волнуется.

— Мне было неудобно разговаривать, — объяснила она.

— Почему?

— Здесь много народу.

— А почему удобно сейчас?

— Я закрыла дверь. Когда я закрываю дверь, это значит, что меня не должны беспокоить.

— Мне необходимо видеть вас, Мария, — жестко повторил я. — С тех пор, как мы расстались, я только и думаю о вас.

Она не ответила.

— Почему вы молчите?

— Кастель… — нерешительно начала она.

— Не называйте меня Кастель! — закричал я.

— Хуан Пабло… — проговорила она робко.

Я почувствовал, что эти два слова сулят мне безграничное счастье.

Но Мария опять умолкла.

— В чем дело? — спросил я. — Почему вы не продолжаете?

— Я тоже… — пробормотала она.

— Я тоже — что? — перебил я нетерпеливо.

— Я тоже только и думала…

— О чем? — жадно спросил я.

— Обо всем.

— Что значит обо всем? О чем?

— О том, как все это странно… О вашей картине… О вчерашней встрече… О том, что случилось сегодня… трудно объяснить…

Неопределенность всегда выводила меня из себя.

— Но я говорю, что только и думал о вас, — подчеркнул я. — Вы же не сказали, что думали обо мне.

Она помолчала. Потом ответила:

— Я сказала, что думала обо всем.

— Вы не уточнили.

— Все это так странно… было так странно… Мне как-то не по себе. Конечно же я думала о вас.

Мое сердце подпрыгнуло. Я жаждал подробностей: меня волнуют подробности, а не обобщения.

— Но как, как? — спросил я с нарастающей тревогой. — Я вспоминал каждую черточку вашего лица в тот момент, когда вы смотрели на дерево, ваши каштановые волосы, ваш жесткий взгляд и то, как он вдруг смягчается, вашу походку…

— Пора кончать разговор, — вдруг прервала она меня. — Сюда идут.

— Я позвоню вам завтра утром, — проговорил я в отчаянии.

— Хорошо, — быстро ответила Мария.

XI

Я провел беспокойную ночь. Мне не давалась работа, хотя много раз я брался за кисть. Выйдя из дому, я неожиданно очутился на улице Коррьентес. Со мной происходило что-то странное: окружающие были мне симпатичны. Я уже говорил, что собираюсь писать обо всем без утайки, и вот тому доказательство — признаюсь честно в одном из худших своих пороков. Люди всегда вызывали у меня неприязнь, даже отвращение, особенно скопления людей. Как ненавидел я летние пляжи! Некоторые мужчины и женщины были приятны, некоторыми я восхищался (я не завистлив), а кого-то искренне любил; дети возбуждали во мне нежность и сострадание (особенно если я сознательно заставлял себя забыть, что со временем они станут такими же, как и взрослые), но люди как таковые всю жизнь казались мне омерзительными. Не скрою, иногда я целый день не могу есть или неделю не в состоянии работать из-за какой-нибудь подмеченной человеческой черточки. Просто невероятно, насколько алчность, зависть, тщеславие, грубость и жадность — все эти признаки человеческой породы — разом могут отражаться на лице, в походке, во взгляде. Что же удивительного, если после подобной встречи тебе не хочется ни есть, ни писать, ни даже жить. Впрочем, гордиться тут нечем: все это говорит о высокомерии, тем более что и в моей душе тоже не раз зарождались алчность и тщеславие, жадность и грубость. Но я пообещал ничего не скрывать и сдержу слово.

Итак, той ночью презрение к человечеству, казалось, исчезло или, по крайней мере, на время смягчилось. Я вошел в кафе Марцотто. Вы, наверное, знаете, что туда ходят слушать танго, как верующие — «Страсти по Матфею».

XII

Утром, около десяти, я позвонил Марии. К телефону подошла та же женщина, что и вчера. На просьбу соединить меня с сеньоритой Марией Ирибарне женщина ответила, что та рано утром уехала за город. Я остолбенел.

— За город? — переспросил я.

— Совершенно верно, сеньор. Вы сеньор Кастель?

— Да, я Кастель.

— Она оставила вам письмо. Извините, но у нее не было вашего адреса.