Туннель к центру Земли

Я переключаю на высокую скорость, и вентилятор ревет, заставляя оставшихся журавликов, попавших в центр торнадо, кружить над столом. Из-под стола слышатся проклятия, звуки тумаков и пощечин, кто-то визжит от боли. Отец оседлал дядю Мизелла, словно ковбой необъезженного мустанга, и пятками молотит того по почкам, приговаривая: «Но-но-но, моя лошадка!» Цу снял пояс и, словно бичом, наяривает Биту по спине. Адвокат стоит в дверях, поглядывает на часы, а глаза горят, словно он подсматривает в глазок.

Птицы везде: планируют вниз к неминуемой гибели, парят в двух футах от поверхности, елозят по столу. Даже те, что успели упасть на пол, снова поднимает вверх поток воздуха, и уже ничего нельзя разглядеть — все вокруг кружится в разноцветном бумажном вихре.

Братья ползают по полу, облепленные яркими клочками. Временами они перестают мутузить друг друга и поглядывают на стол, выкрикивая поощрительные слова. Мизелл, словно сурок, высовывает голову над столом и орет: «Не сдаваться, сукины дети!»

Я склоняюсь над столом, почти касаясь поверхности руками, и смотрю на хрупких разноцветных птиц: висящих, кружащих, парящих в воздухе. Иногда мне приходится закрывать лицо. В комнате дует настоящий муссон — еще немного, и дом взлетит на воздух, чтобы приземлиться где-то еще. Братья, покрытые синяками и царапинами, выкрикивают ругательства.

Птицы парят под потолком, ныряют, петляют, и я вижу многоцветную радугу. Сую руку в карман и нащупываю спрятанных журавликов. Смотрю на отца: рубашка разодрана, спина расцарапана. Он катается по полу, и кажется, что его атакует вихрь разноцветных птиц.

Мне приходилось видеть, как отец дерется с братьями, я привык к зрелищу сломанных пальцев, распухших щек, окровавленных, но все еще ухмыляющихся губ. Сегодня, посреди бумажной бури, они кажутся мне особенно отвратительными. Мне грустно, что отец не может разделить со мной радость этого мгновения. Я боюсь того, что случится с нами, если мы проиграем, но еще сложнее представить, как мы будем жить вдвоем в этих комнатах, видевших так много горя.

Журавлики все еще парят, и хотя мне не хочется жульничать, я не могу не дать шанс тем двоим полетать вместе с остальными. Я открываю ладонь, желтые журавлики неловко взмывают вверх, словно птенцы, отправляющиеся в свой первый полет, и растворяются в разноцветном вихре. Они так красивы, эти крошечные создания, набирающие скорость, словно самолеты. Они вылетают в окна, в коридор, в самые укромные углы дома, где их никогда не найдут.

И вот, наконец, это случается. Братья замирают: опускаются руки, занесенные для удара, слабеют захваты, подбитые глаза расширяются. Последний ярко-красный журавлик, подхваченный четырьмя потоками воздуха, взмывает вверх, поднимаясь все выше и выше.

Братья забывают даже ругаться. С пола невозможно разглядеть инициалы на крыле. Журавлик неподвижно висит в четырех футах от поверхности стола. Этот безмолвный полет в четырех стенах прекрасен, целое мгновение последний бумажный журавлик парит, как молитва, как надежда, как единый выдох.

Когда я перевожу глаза на братьев, замерших в молитвенных позах на коленях, то вижу, что их мысли заняты только домом, который достанется кому-то одному, когда журавлик опустится на стол. Они сжимают кулаки, пихаются, отталкивают друг друга от стола. Они хотят, чтобы несчастная птица поскорее опустилась на стол, и тогда они мигом разорвут ее в клочья. Мне, напротив, хочется, чтобы полет никогда не кончался, чтобы журавлик вечно кружил над столом. Братья приготовились. Журавлик дрожит, постепенно теряя высоту. Но еще секунду до того, как бумажная птица касается стола и четверо братьев бросаются к ней, я вспоминаю бабушку и надеюсь, что она далеко — там, куда не долетают даже бумажные журавлики, — и что в это мгновение она счастлива.

5. «МОРТАЛ КОМБАТ»

Двое подростков прячутся в библиотечном кинозальчике без окон: три кинопроектора, четыре телевизора, четыре видеомагнитофона, семь проекционных аппаратов. Сидят на полу, среди бутербродных оберток, перекидываясь фразами на птичьем языке, понятном только им двоим.

Зубрилы, члены клуба знатоков, и, разумеется, в классе их терпеть не могут. В свободное от учебы время колесят по штату, соревнуясь с такими же крайне непопулярными умниками. На судьбу не ропщут, в викторинах участвуют последние три сезона, школу закончат через год. И оба совершенно не вписываются в окружающий пейзаж.

Дома, на самом видном месте — расставленные по алфавиту комиксы. Балуются наркотиками, но употребляют втихаря, чтобы не нарваться на неприятности. Если бы они фанатели от ролевых игр вроде «Подземелий и Драконов», то выбрали бы персонажей, скрытых плащом невидимости, но они терпеть не могут «Подземелья и Драконы». А если бы окружающие нашли время задуматься, умны ли они, то обнаружили бы, что у ребят неплохие мозги, но они никак не обнаруживают своих познаний, а их успехи в школе вполне посредственные.