Тупая езда

Я заглядываю в палату через окошко, он валяется в отключке на своей кровати, рот открыт, но на лице играет глупая улыбочка, как будто он видит сон, в котором ебет какую-то пташку, грязный, везучий старый ублюдок. Вокруг прутьев в изголовье кровати намотан чертов бордовый с белым шарф «Хартс». Вот ради чего держится этот старый придурок: ради финала Кубка! Если эти придурки выиграют, он счастливо умрет, если проиграют — подохнет и ему не придется слушать, как их поливают дерьмом. Беспроигрышная ситуация: старый, сука, говнюк.

Я хочу встряхнуть этот старый мешок с костями, чтобы разбудить его, но вместо этого, не устояв, приподнимаю простыню, чтобы взглянуть на ту единственную достойную вещь, которая мне от него досталась, тот елдак, который присунул такому, сука, количеству пташек…

Что за херня…

Пиздец, это же… это же, сука, щекотун! Там вообще практически нет члена! И в эту жалкую фигулю вставлена трубка для отвода ссаки!

Этот придурок никак не может быть моим отцом! Мое сердце стучит от радости, я кладу простыню на место и делаю глубокий вдох. Спокойствие, только спокойствие; я не хочу, чтобы мой моторчик взорвался прямо здесь и этот старый грязный ублюдок меня пережил, — по крайней мере, это произойдет не раньше, чем мы надерем задницу этим придуркам в финале!

Выйдя в коридор, я начинаю рассуждать. Сколько раз я слышал, как пташки рассказывали о приятной неожиданности, которая их ожидала: они раздевают парня, и кажется, что у него крошечный член, а в следующую минуту им в лицо уже тычется лазерный, сука, меч Дарта Вейдера. Как у коня: телескопический, сука, член. Так что, может, старый хер из тех, кто удивляет потом, а не показывает сразу. Может, из-за того, что он умирает и в конец ему вогнали какую-то трубку, он перестал думать о всякой пошлятине и его дружок вышел из игры.

Но я к этой паршивой штуковине не притронусь. Не хочу даже снова на нее смотреть. Поэтому я звоню Саскии. Она в городе, собирает вещи для своего утреннего путешествия, но я прошу ее приехать в больницу; у меня есть для нее последний эдинбургский заказ. Я жду ее снаружи, подъезжает такси, за рулем Культяпка Джек. Он так ехидно на меня смотрит, как будто хочет спросить: «Что это ты здесь затеял?» — а Саския в это время выходит из машины, на ней черный плащ и красные ботинки. Волосы — сплошные светлые тона, выглядит она, как никогда, зачетно.

Правда, мой рассказ о том, что нужно делать, восторга у нее не вызывает. Мы вместе поднимаемся в палату, отгораживаем кровать ширмами и смотрим на этого старого спящего ублюдка.

— Тебе нужно только немного ему подрочить, чтобы проверить, встанет или нет.

— Но он же болен… выглядит он так, как будто умирает… я не могу…

— Да он старый блядун, он будет счастлив как черт. Может, он ничего и не скажет, поскольку лежит в отключке, да еще и под всеми этими препаратами, но он почувствует, в этом я тебя уверяю!

— Ну, если это поможет…

— Правда, мне очень нужно, чтобы ты это сделала! Поторопись, — я бросаю взгляд за ширму, — я должен избегать стресса!

И вот Саския начинает передергивать, а я наполовину высунулся наружу, стою на стреме и время от времени поглядываю на кровать, но смотреть там, сука, особенно не на что. То есть он, конечно, увеличивается, но это, без сомнений, не все, на что он способен…

— Сильнее, — говорю я и слышу, как доносятся стоны с трех остальных кроватей.

И тут неожиданно старый хер распахивает глаза! Саския отдергивает руку, а он отшатывается в сторону и даже пытается приподняться на своих костлявых локтях. Он смотрит на меня, затем на нее, затем снова на меня:

— Ты! Что ты здесь делаешь? Чем вы тут занимались? Трубку у меня решили вытащить! Я медсестру вызову!

— Нет, расслабься, мы просто хотели тебе помочь! Это моя пташка, Саския, она медсестра, но сейчас не ее смена. У тебя задралась простыня, и ты лежал в неподобающем…

Старый хер действительно начинает немного смущаться.

— …поэтому я хотел накрыть тебя, как следует. А Саския заметила, что трубка немного отошла и вставила ее на место.

Он смотрит на нее, затем на меня. На секунду кажется, что он уже купился, но затем его мерзкие глаза вспыхивают.

— Я тебе не верю! Ты, как всегда, пиздишь! Что ты здесь пытался устроить, чертов неудачник?!

Непохоже, чтобы он умирал, говнюк.

— Мне насрать, чему ты там веришь! — Я поворачиваюсь к Саскии, которая словно окаменела. — Пытаешься сделать ублюдку одолжение и вот что получаешь, сука, взамен!

— Одолжение? От тебя? Ну да, конечно, никогда не поверю, — говорит старый хер.

— А ты много для меня сделал?

— Я произвел тебя на свет!

Я улыбаюсь старому говнюку и указываю ему между ног:

— Этой, сука, свиной сарделькой?! Ха! Никакой ты мне не отец, — и в подтверждение хлопаю рукой своего Верного Друга.

— Он побывал между ног у стольких женщин, сколько тебе и не снилось, приятель, — насмешливо произносит он, но я вижу, что придурок ошеломлен.

— Не пудри себе мозги, у тебя между ног опарыш!

Два-ноль, четко, Лоусон; старый хер уделан. А потом он произносит в своей мерзкой ехидной манере: