Тупая езда

Приезжаю в кабак на Джанкшн-стрит, она уже сидит там, ладненькая, как пес мясника. По крайней мере, так кажется, пока она не поворачивается лицом: синяки и ссадины, которые оставил этот ублюдок, по-прежнему заметны. Надеюсь, он уже на пути в Питерхед и его ждут любвеобильные сокамерники. А потом я думаю: Матерь Божья, да она же моложе, чем Донна. Раньше меня никогда это не смущало, наоборот, это и был успех! Но она смотрит на меня с грустью и говорит:

— Что ты сделал со своими прекрасными кудрями?

— Не спрашивай, — вздыхаю я, — это длинная история.

А потом она кладет свою руку на стол, поверх моей:

— Ты один из самых добрых людей, которых я когда-либо встречала. Раньше, когда делали для меня что-то, они хотели… я хочу сказать, что чувствую себя с тобой в безопасности. Ты не подлец. Ты ни разу не пытался меня трахнуть, как остальные.

Господь всемогущий, и кому еще после этого врезали по лицу! Чувствует себя в безопасности? Со мной!? Джусом Терри!?

— Ну, э-э-э, я просто не люблю, когда у людей неприятности, вот, — мямлю я.

— У меня есть кое-что для тебя. Когда Джинти исчезла, я подумала, что могло случиться что-то плохое. Я проверила ее шкафчик. Там была только косметика, тампоны и всякая всячина, но было еще и это.

Она протягивает мне блокнот. Это дневник, полный каких-то записей. Но мне едва удается разобрать почерк; похоже на прилипшие к ванной лобковые волосы цыганки.

— Я подумываю передать его полиции, но мне так страшно. Я знаю, что могу тебе доверять.

— Спасибо.

— Ты единственный, по кому я буду скучать, Терри, — говорит она, а потом добавляет: — Завтра утром я лечу в Гданьск «Райан-эром». Я никогда сюда не вернусь!

У меня, сука, словно камень с души свалился, она хорошая девчонка и заслуживает лучшего, чем сносить побои от этих двух уродов. Все тамошние девчонки заслуживают лучшего: я бы каждой из них дал денег на дорогу домой, но если они оказались в «Свободном досуге», значит дом для некоторых не такое уж желанное место. А потом я думаю о малышке Джинти и о том, как могло побоями и не ограничиться.

— Это лучшее, что могло прийти тебе в голову, цыпочка: свалить отсюда нахрен. Не знаю, сколько ты на этом срубала, но лучше завязать.

— Я не собиралась долго заниматься этим. Теперь пойду учиться в колледж, — радостно произносит она. — Я хочу стать дипломированным бухгалтером.

— Рад за тебя, цыпочка, — говорю я, а сам думаю: лучше перебирать цифры, чем чьи-то яйца. Сменила курс, по-другому не скажешь.

Подбрасываю Саскию до центра. Она четкая пташка, надеюсь, у нее все получится. Потом я начинаю размышлять о малышке Джинти и о том, что с ней произошло. Знатная тёла, любила, чтобы подлиннее. По малышу Джонти никогда не скажешь, но шланг у него как у бизона. Тут мне в голову приходит позвонить Больному; возможно, думаю я, мне удастся сделать одолжение им обоим.

— Терри… — ликует Больной. — Я думал, ты ушел на пенсию!

— Да, но я звоню по другому поводу. Я знаю, ты решишь, что я идиот, раз заговорил об этом…

— Терри, на этом этапе нашей дружбы ничто из того, что ты скажешь или сделаешь, уже не заставит меня опустить воображаемую планку уровня твоего интеллекта ниже, чем она есть сейчас, поэтому, пожалуйста, продолжай.

Зная этого ехидного, глумливого придурка, можно сказать, что я сам напросился.

— Итак, речь о твоем исполнителе главной мужской роли. Я знаю здесь одного малыша, очень смахивающего на Кертиса. Он немного медленно соображает, но внизу все при нем, и он говорит, что может поднять по первому требованию.

— Это интересно…

— Тебе нужно его проверить, это только его слова, но я ему верю. И парень не с картины маслом…

— Не имеет значения, если все остальное при нем. Мужская часть потребителей порно любит страшных обывателей. Они думают: а ведь это мог бы быть я. Присылай его!

И вот, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я еду в больницу. Снова начался дождь, улицы совсем потемнели и вымокли. Я должен жить на юге, сука, Франции, или в Майами-Бич, или еще где-нибудь… но только не теперь, там сплошные пташки, разгуливающие в бикини. Чертов движок: он, сука, взорвется уже через две минуты. Это если мои Коки Бернарды не взлетят на воздух первыми, накрыв всех, кто окажется поблизости, цунами из спермы.

Все, о чем я могу думать, — это о старом Генри Лоусоне, который умирает в своей постели в Королевской больнице, и хуй он клал на всех вокруг. Кто он вообще такой? Он ни разу мне не помог, ни разу. А эта его вечная глумливая ухмылка, будто он знает что-то, чего ты не знаешь. Всю мою жизнь — один и тот же взгляд. Грязный старый ублюдок что-то скрывает, и я собираюсь выяснить, что именно. Я паркуюсь возле больницы и выхожу из кэба.