Тупая езда

— Полицейские камеры засекли, как ты в кэбе передавал какому-то парню пару пакетиков. Мне сказала девчонка Рэба Несса, малышка Элеанор, она работает у них по канцелярской части. Просто предупреждаю тебя, приятель.

СРАНЬ ГОСПОДНЯ…

Этого только не хватало.

— Пиздец… ну, значит, все, пора и яйцами об асфальт…

— Не обязательно, Терри. — Толстолобый расплывается в нахальной улыбочке. — Элли говорит, что они не засняли номер. У них есть только твое лицо, они разослали ориентировку. — Он протягивает мне фотографию.

Четко! Видно только копну волос и мой шнобель да еще очки, как у Иэна Хантера из Mott the Hoople[49].

— Ну, вообще-то, меня здесь не узнать, только прическу и видно.

— Да, но у какого еще таксиста в Эдике такая невъебенная хайра?

— И то верно…

— Сходи к парикмахеру, мой тебе совет, Терри, — пожимает плечами Толстолобый. — Сдавать тебя никто не собирается, только избавься от этой копны, а не то пойдешь мотать срок. Серьезно.

Я выключаю ноутбук, оставляю Толстолобого в пивной, а сам не знаю, что, сука, и делать. Но, вернувшись в кэб, начинаю обдумывать услышанное. Придурок прав. Звоню. Рэбу Бирреллу.

— Рэб, помнишь, у тебя была машинка, чтоб под ноль стричься? Она у тебя осталась?

— Да.

И вот я у Рэба в Колинтоне, рассказываю ему всю историю за парой банок «Гиннесса».

— Не знаю, что и делать. Мои волосы — это и есть Джус Терри. Они для меня даже важнее, чем член. Я бы отдал пяток сантиметров пениса, только чтобы с моей гривой ничего не случилось. Особенно сейчас. С этими таблетками и сердцем это все, что у меня, сука, осталось!

Рэб проводит рукой по собственным коротким с проседью волосам.

— Похоже, выбирать придется между волосами и тюрьмой, Терри.

— Бля, но ты не врубаешься. Это же часть меня. Пташки клюют на волосы, а потом уже заценивают моего Верного Друга. — Я собираю в руку несколько длинных локонов. — Вот они, эти щупальцы Медузы горгоны, которые притягивают, как крики сирен в море, — говорю я, а затем хлопаю себя по яйцам. — А вот скалы, о которые они в конце концов разбиваются… по крайней мере, так было раньше.

— Терри, ты хочешь, чтобы я тебе помог или нет?

— Ладно, ладно… но они, скорее всего, отрастут уже седыми. Буду выглядеть как старпер… только не принимай на свой счет, — говорю я, потому что у Рэба вся голова уже посеребренная.

— Да я моложе тебя, выпендрежник сраный! На пять лет!

— Я знаю, приятель, но ты ведь никогда не был ебырем, — говорю я, и Рэба это задевает. — В смысле, у тебя есть пташка, семья, все такое; я просто хочу сказать, что ты стабильный такой парень. А я ебу все, что вижу… — И тут я чувствую удар, как будто кто-то врезал под дых, как бывает всегда, когда до меня доходит. — Ну или, скорее, ебал. Смысл в том, что я не могу позволить себе быть седым. За пределами киноплощадки это ограничивает мой выбор определенной возрастной группой, скажем «тридцать пять плюс». А я хочу «двадцать пять плюс».

— Если у тебя с сердцем все так плохо, как говорят, Терри, то, возможно, ограничение выбора пойдет тебе на пользу.

АХ ТЫ СУЧИЙ ПОТРОХ…

Я сижу, обхватив голову руками, и не знаю, что делать. «Пока не схлопотал срок, все не так уж плохо», — Алек Почта, упокой Господь его бродяжную душу, он всегда это говорил. Я поднимаю глаза на Рэба:

— Ладно, давай.

И Рэб начинает обстригать меня своими парикмахерскими ножницами. Готов поклясться, что чувствую, как с каждым упавшим на пол клоком волос мой член уменьшается на пару сантиметров. Я, сука, как Самсон в сраной Библии. Рэб прав: сейчас волосы мне ни к чему.

Взяв у него еще одну книгу, «Сто лет одиночества» — мое, сука, новое жизнеописание, — я ухожу и возвращаюсь в кэб. Каждый раз, останавливаясь на светофоре, я смотрю на седую щетину на голове. Затем на экране телефона высвечивается номер, который мне придется поднять. Я уже сыт по горло Пуфом и его указаниями. Я должен избегать стресса! Он все еще в Испании, и я все еще вынужден следить за его сауной. Кельвин, сука, меня ненавидит, потому что после синяка под глазом у Саскии, я предупредил этого чокнутого Пуфа Младшего, чтобы он не охуевал. Я решаю представить свою версию первым, пока этого не сделал Кельвин.

— Я знаю, что он твой шурин, Вик, но, сука, он меня задрал, и если что, ему прилетит от меня в табло. Отвечаю.

Разумеется, на другом конце линии мне отвечают долгим, сука, молчанием, я же в это время паркуюсь на Хантер-Сквер. Затем в трубке снова раздается веселый голосок.

— Значит, он портит мой товар. Я предупреждал его, чтобы не оставлял следы, сука, — посмеивается Пуф. — Но ты прав: он мой шурин. Так что придержи лошадей, Чарли Бронсон[50], если не хочешь подписать себе смертный приговор… — и он снова смеется, — я с ним разберусь. Я так полагаю, про малышку Джинти ты ничего больше не слышал? Ищейки больше не появлялись?