Тупо в синем и в кедах

Так я готовилась к этому собеседованию, так готовилась, чтобы ничего не упустить. И что случилось? Директор, наверное, моложе ну или просто свежее нашего Димы, задал формальный вопрос про освобождение от физкультуры и пялился в окно сквозь меня, сквозь Диму, как будто мы прозрачные. И не задавал ни одного вопроса по существу. Про интересы, книги и любимые школьные предметы. И еще одно безобразие: меня определили в десятый «Б», а не в десятый «А», где училась Лали и где у всего класса по-хорошему поехала крыша на «Розе Мира» Даниила Андреева. Я туда не попала! Вот это был облом! Потому что класс, где Лали, оказался элитным. Так сказал директор. Почему, спросила я. И он впервые глянул мне в лицо, вдруг скривил губы и ответил не без ехидства, что в классе «А» занимаются лучшие гимназисты города, победители всяких олимпиад и конкурсов и надо заслужить, чтобы в этом классе учиться. Я хотела сразу уйти из этого кабинета навсегда. Но я дала слово доктору Натану, я обещала всем родным, что не буду обращать внимание на мелочи, что я должна сохранить положительный результат.

Директор позвонил куда-то, сказал: «Зайдите ко мне», – потом уставился в монитор компьютера, как будто нас нет в кабинете, и завозил мышкой. (Может, он тоже играет в «Ферму», создает удобный для себя мир, может быть, тоже сажает сады, выращивает хлеб и доит коров… И здесь, в этой реальной жизни ему скучно и тяжело работать директором школы.) Короче, он ссутулился, подпер кулаком унылое лицо и вытаращился в монитор. А мы продолжали стоять, как два дурака. Дима обнял меня за пояс, где у красивых женщин талия, я его обняла за плечи, мы стояли с ним, как два героических матроса. Дима любит матросов. Потому что его папа был кавторангом, бесстрашным капитаном и своих матросов муштровал, но жалел, любил как малых детей. И матросы его любили. Я все это успела обдумать, пока мы с Димой так стояли. Тут ведь как: мне бывает противно только до тех пор, пока непонятно, что происходит вокруг нас. Но когда я понимаю, на что это похоже, когда я понимаю, кто тут при чем, кто нет, мне сразу становится легче. И когда я поняла, что это мне напоминает, я перестала волноваться. То есть я поняла – что это «обычная процедура». Я с детства слышала слова «это обычная процедура». Тошнотворные слова. Как морская капуста. Disgusting. За ними пустота, глупость, фальшь и равнодушие.

Однажды мы пришли в приемный покой больницы, где я сначала должна была лежать. И мимо нас деловито сновали люди в белых халатах. А мы сидели с Кузей, как будто прозрачные, вот как сейчас, и нас никто не видел. Кузя мяла мою руку. И хоть я тогда была совсем маленькая и хоть у меня была высокая температура, это я помню хорошо. Мяла и мяла, и тискала меня всю. Обнимала. А мне было то жарко, то холодно. Дима бегал куда-то с бумагами и прибегал назад к нам с такими глазами… У него, то ли от волнения, то ли от страха за нас с Кузей, то ли, не знаю, от злости, так были расширены зрачки – это я уже потом поняла, что это зрачки, – а тогда мне было даже страшно. Я боялась Диму. Я спрашивала Кузю: «А что с папой?» Казалось, что у него в глазах черные-пречерные мокрые камни, такие у него были страшные глаза, как у инопланетян в кино, когда они притворяются людьми. А на самом деле инопланетяне. И только вот по этим каменным глазам… Ну ладно. Дальше о школе.

В кабинет директора вплыла женщина с высокой забавной прической, как будто взяли клубок уже пользованной волнистой шерсти, порезали на пружинки, раскудрявили меленько и собрали вместе помпоном на затылке. Красивенько. Нет, не красиво, а красивенько. Кудрявая вплыла, кивнула. И пружинки в помпоне на затылке качнулись. Мы с Димой поздоровались. Она не ответила, встала к нам спиной и недовольно поинтересовалась: «Што?» Именно так и сказала: «Што?»

– Вот, – каким-то извиняющимся тоном сказал директор и указал на нас унылым лицом. А оно – ну директорское лицо же! – лежало у него на руке, так смешно… Как будто голова на руке отдельно лежит и кое-как болтает: бла-бла-бла бла-бла-бла… Как башка Берлиоза на балу. И он пожал плечами: мол, ну что тут поделаешь, пришли эти, мешают нам перекладывать бумажки туда-сюда и в монитор компьютера смотреть, а голова сказала:

– Отведите ученицу Бернадскую в десятый «Б».

– Бернадская? – удивилась дама с помпоном и опять, не поворачиваясь к нам: – Эта та, которая еще полгода назад принята?

Бли-и-ин! Это что за фигня происходит, – я тогда подумала, – они нас разыгрывают? Они так шутят? Сейчас рассмеются? Или мы не туда попали? Почему они говорят «та которая», почему опять «она». Я же тут стою, прямо за ее спиной!