Тур — воин вереска

Так, обнимая друг друга, целуя друг друга, даря один одного ласками, радуясь новому, счастливому обретению друг друга и бесконечно говоря, говоря, хотя ничего не понимая из сказанного в частности, но как будто всё разумея в общем, просидели наши влюблённые в своём укромном уголке, в уютном гнёздышке под ивами, на толстом ковре прошлогодних листьев и мхов, укрытые плетьми плакучих ветвей, до вечера. И когда уж начало смеркаться, заметили и вспомнили они, что, кроме их любовного мирка, существует ещё безграничный внешний мир, могущий быть сколь прекрасным, столь и жестоким, могущий за долгожданной, вожделенной встречей прислать внезапное расставание, мир, в котором тепло вполне легко сменяется холодом, очарование разочарованием, красота безобразием, в котором добро до обидного равнодушно сменяется злом, а ясный день — глухой ночью... Эта самая видимая перемена — приход сумерек — напомнила им, и что любовные утехи, маленькие амурные радости не могут продолжаться бесконечно, и что надо приступать уже к каким-то действиям, на которых, как на основе, возводить своё будущее, прекрасный светлый храм.

Тогда Густав о будущем и заговорил. Он показал рукой на север и сказал, что в той стороне, далеко-далеко за лесами, за морем есть родина его — Королевство Швеция, и есть там прекрасный город Стокгольм, в котором ждёт его родительский дом.

— А на северо-западе, — здесь он показал в сторону Могилёва, — есть такой же прекрасный город Рига, в который я должен отвести своих солдат — тех, что доверились мне.

Лицо Любаши сделалось грустным.

— Да-да, Швеция... — повторила она. — Да-да, Рига...

Видя, что Любаша его понимает, Густав сказал, что не может долее оставаться в здешних местах: он должен держать слово, вести своих людей домой, и он должен избежать новых жертв. Между тем вот-вот к тому же броду подойдут русские, которые до сих пор ищут его южнее, в степях, и тогда будет новая, уже бессмысленная, битва, и никто не может знать, чем закончится эта битва лично для него... Таким образом... — здесь волнение заставило его побледнеть, поэтому лицо его, серьёзное, сосредоточенное, стало особенно ясно видно Любаше в сгущающихся сумерках, — исходя из сказанного... нет, о Боже! всё это не те слова...

— Милая Люба! Юная госпожа моя!.. — нашёл наконец слова Густав. — Ты сделаешь меня на всю жизнь счастливым, если согласишься поехать со мной на север — сначала в Ригу, а потом далее — в родительский дом...

Любаша, конечно, понимала, о чём идёт речь. Она и сама не раз думала об этом, хотя с течением времени всё меньше верила она в возможность такой встречи и думы её были более мечтаниями юной девицы о счастье с этим человеком... которого ей показала судьба и тут же как будто отняла навек, хотя с течением дней она всё менее верила, что Густав вообще был в её жизни, а не приснился прошлой осенью... она пыталась представить себе, нарисовать в грёзах новую встречу, такую, как сегодня, и дальнейшую жизнь нарисовать с этим человеком, захватившим её сердце, или с таким, как он... возможна ли такая жизнь? Поскольку любила она сильно, верила Люба, что и встреча такая не за горами, и считала, что возможна такая жизнь — с любимым, единственным, настоящим, который для тебя есть свет и смысл. Однако в ту минуту, когда надо было принять решение и дать любимому ясный ответ, вдруг растерянность охватила её, не сомнения, нет, а растерянность, так как подумала она о родителях своих, которые уже совсем старики и им нелегко будет без неё, молодой хозяйки в имении, и о братике подумала, о Винцусе, который ещё совсем молодой и нелегко ему будет без неё, старшей заботливой сестрицы. И Любаша в нерешительности молчала.

Видя, что девушка молчит, и принимая во внимание чуть более опытного, чем она, человека причины её молчания, ибо не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, — сколь важное решение должна она принять, сколь много всего обдумать, сколь много обстоятельств учесть и сколь со многими грядущими изменениями в своей жизни свыкнуться, — капитан Оберг поспешил сказать, что не торопит её с ответом. Он бы, пожалуй, удивился сильно, может, даже поразился легкомыслию своей возлюбленной, если бы услышал утвердительный ответ тотчас. Но она совсем не похожа на легкомысленное дитя... Нет-нет, он всё понимает.

— Вот луна сегодня — идеально круглое блюдце, — сказал он, кивнув на показавшееся за лесом ночное светило. — А завтра уже будет на ущербе. И завтра же, когда ущербная луна явит миру лик свой, я буду на этом же месте с лошадьми. Пусть будет ущерб сей — как время отсчёта. К новой луне нам надо быть в Риге...