Тур — воин вереска

— Мы построим с тобой маленький домик на берегу и наплодим много-много малышей — мальчиков и девочек, и чтобы все походили на тебя. Мы будем любоваться ими под шум прибоя и крики чаек и каждый вечер будем гулять по дюнам. А в воскресные дни после службы в церкви я буду катать вас на лодке...

Так они вместе проводили иные дни или вечера, в какие-то из них с Винцусем, в другие, когда Винцусь сказывался занятым делами (хотя трудно себе даже представить, какие могли быть у мальчика его возраста, у подростка, дела), вдвоём. С каждым днём становилось всё холоднее, временами уж сыпал снежок, но ещё не ложился надолго, а влюблённым нашим было всё грустнее, ибо оба они всё яснее чувствовали, что близилась разлука, — и быть может, разлука навсегда.

Однажды Люба и Винцусь засиделись в хижине, разговаривая с Обергом (уже давно не было нужды ухаживать за ним как за раненым, поскольку он совершенно окреп и при ходьбе обходился без палки; хотя долгий пеший путь он ещё вряд ли выдержал бы) и кое-что из услышанного как будто понимая, рассказывая ему о своём поместье, о людях, живущих там, о лозняках, красиво склонившихся над водой, о лошадях и овцах, о милых ягнятах и рассматривая с любопытством его рисунки, что он быстро, по памяти набрасывал на листках бумаги твёрдым липовым угольком, — красивый город с величественными храмами, Ригу, многомачтовые корабли, стоящие вдалеке от берега, с пушистым хвостом белочку, ну прямо как живую (надо же! только угольком так нарисовать!), хижину, в которой они сидели, Винцуся с очень смешным выражением лица и верхом на его Конике... Но спохватились, засобирались.

Осень уже была поздняя, темнело рано. Так, затемно, они в этот раз уже и возвращались. Слегка подморозило, воздух был свеж и прозрачен, за лесом, за чёрными голыми ветвями, вкривь и вкось воткнувшимися в небо, светила полная луна. И это было хорошо, так как Люба с братиком, ясно видя дорогу, могли возвращаться домой довольно быстро.

Резво лошади бежали по пустынному, покрытому инеем просёлку. И далеко уже отъехали от хижины. Потом вдруг заметила Любаша, что начала лошадка её прядать ушами да пофыркивать. Сделала девушка знак Винцусю, и они остановились. И вовремя: услышали конский топот впереди, довольно уже близко и быстро нарастающий топот. И ежели по этому топоту судить — много всадников ехало впереди; вряд ли это было эхо, неоткуда было здесь ему взяться.

Насторожились братик и сестра. Сказала Люба, оглядываясь назад:

— Не случиться бы беде.

— Надо спрятаться, сестрица, — предложил Винцусь.

Люба с братиком поскорее съехали с дороги в неглубокую, но достаточно тёмную лощину, спешились и укрылись в кустарнике. И хорошо, что поспешили они, поскольку в следующую минуту появился на дороге большой отряд — не менее двадцати всадников.

Весьма ярко светила луна, и показавшихся всадников легко можно было разглядеть... как, впрочем, и их самих, сестрицу с братиком, спрятавшихся в редких голых кустах. Люба пригнулась и велела пригнуться Винцусю. Страшно стало: случись что — от этих всадников уж не убежишь. А ещё стало страшнее, когда разглядела Любаша самого первого всадника... Едва увидев, она догадалась.

Это был, конечно, сам Тур — в своём дивном шлеме с блестящими в лунном свете рогами, в крепких доспехах из толстой кожи, в чёрном плаще — и на чёрном могучем красавце-коне; это был тот самый Тур, о котором так много говорили в округе, говорили разное, и одни сказанному верили, а другие сомневались, считали услышанные про Тура истории досужими россказнями, пустыми бреднями оголодавших и от голода, от лишений и бед ополоумевших, потерявших веру во всё доброе людей.

Было холодно и страшно. Стоял недвижен чёрный лес. Ни одно дуновение ветерка не смущало почти голые ветви. В ясном ночном небе равнодушно мерцали звёзды, и печальный бледный свет разливала по округе луна. Любаша и Винцусь, оробевшие изрядно, жались друг к другу и молились об одном: чтобы лошади не выдали их... чтоб не повернул в их сторону голову один из всадников на дороге — воинов рослых, незнакомых; а и были бы знакомые — в ночном полумраке можно и не разглядеть. Вооружены они были разно: у кого старинные мечи, у кого сабли, у кого коса или рогатина на плече, у кого ружьё поперёк седла. Кто в кафтанах, чьи полы свешивались едва не до стремян, кто в овчинах, кто налегке — в зипунах. У многих под зипунами тускло поблескивали кольчуги и латы.

И Тур впереди — как безмолвный призрак. И лица его не разглядеть — скрывается лицо его в тени турьего черепа. А может, и нет у него лица вовсе, как нет и самого Тура, что есть только сказание, есть мечта униженного, избитого, ограбленного народа, явление невещественное он... вот неясыть закричит сейчас, засмеётся-заплачет в лесу, захлопает крыльями, и растает видение в воздухе...