Турецкий гамбит

— Прорыв не удался, но вы снова вышли сухим из воды. Я очень торопился из Парижа сюда, к театру боевых действий. Уже твердо знал, что вы — это вы, и отлично понимал, насколько вы опасны.

— Могли бы отправить телеграмму, — проворчал Мизинов.

— Какую, ваше высокопревосходительство? «Журналист д'Эвре — Анвар-эфенди?» Вы бы решили, что Фандорин сошел с ума. Вспомните, как долго мне пришлось излагать вам доказательства — вы никак не желали расставаться с версией об английских происках. А генерал Соболев, как видите, и после моих пространных объяснений все еще не убежден.

Соболев упрямо покачал головой:

— Мы дослушаем вас, Фандорин, а потом дадим высказаться Шарлю. Разбирательство не может состоять только из речи прокурора.

— Merci, Michel, — коротко улыбнулся д'Эвре. — Comme dit l'autre, a friend in need is a friend indeed[24]. Один вопгос для monsieur procureur[25]. Почему вам вообще взбгело в голову меня подозгевать? Au commencement[26]? Удовлетвогите мое любопытство.

— Ну как же, — удивился Эраст Петрович. — Вы проявили такую неосторожность. Нельзя же до такой степени бравировать и недооценивать противника! Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревю паризьен» — d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонент Анвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис. D'Hevrais, «Хевраисский» — это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним. Это, конечно, могло оказаться случайным совпадением, но так или иначе выглядело подозрительно. Должно быть, в начале вашей журналистской деятельности вы еще не предполагали, что маска корреспондента может вам понадобиться для акций совсем иного рода. Я уверен, что вы стали писать для парижской газеты из вполне невинных соображений: давали выход вашим незаурядным литературным способностям, а заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, в особенности, к фигуре великого реформатора Мидхат паши. И вы неплохо справились с задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менее полусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемой личностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас и пребывает.

Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о горячо любимом отце, живущем во Франции. Неужели все это правда? Она в ужасе взглянула на корреспондента. Тот по-прежнему сохранял полнейшее хладнокровие, но его улыбка показалась Варе несколько вымученной.

— Кстати говоря, я не верю, что вы предали Мидхат-пашу, — продолжил титулярный советник. — Это какая-то тонкая игра. Сейчас, после поражения Турции, он вернется назад, осененный лаврами страдальца, и снова возглавит правительство. С точки зрения Европы, фигура просто идеальная. В Париже его просто носят на руках. — Фандорин дотронулся рукой до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него бледный, усталый вид. — Я очень торопился вернуться, но триста верст от Софии до Германлы у меня заняли больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа до Софии. Тыловые дороги — это неописуемо. Слава Богу, мы с Лаврентием Аркадьевичем успели вовремя. Как только генерал Струков сообщил, что его превосходительство в сопровождении журналиста д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, я понял: вот он, смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и телеграф перерезан. Я очень испугался, Михаил Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей лихости и честолюбии, уговорит вас войти в Константинополь.

— И что же вы так перепугались, господин прокурор? — иронически спросил Соболев. — Ну, вошли бы русские воины в турецкую столицу, так что с того?

— Как что?! — схватился за сердце Мизинов. — Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!

— Чему «всему»? — пожал плечами Ахиллес, но Варя заметила в его глазах беспокойство.

— Нашей армии, нашим завоеваниям, России! — грозно произнес шеф жандармов. — Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованное донесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсского кабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского солдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского. Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Это была бы полная катастрофа.

Соболев потерянно молчал.

— Но у вашего превосходительства хватило мудрости и выдержки не идти далее Сан-Стефано, — почтительно сказал Фандорин. — Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться.

Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало красным. Соболев откашлялся и с важным видом кивнул, заинтересованно разглядывая мраморный пол.

Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в дверь протиснулся хорунжий Гукмасов. Он неприязненно покосился на синие мундиры и гаркнул:

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!