Турецкий караван

— И мне, значит? Если бы я подошел к нему, то он — как?

— Спросил бы имя, про товарищей, что в деревне, в полку, как учитесь… Сколько мы с вами едем, все кругом — и турок, и курд, и черкес, и матрос итальянский — помните, в кубрике висел портрет? — все знают о Ленине.

— А какой он живой?

— Рыжеватенький такой, с крепкими плечами, лобастый, усы щетинкой. Подвижный… Говор быстрый, мысль непрерывная… Придешь с каким-нибудь делом, Владимир Ильич выслушает, заложит большой палец за ухо и говорит: «Надо вникнуть!» Первое слово у него — вникнуть.

— Вот правильно — вдуматься! — проговорил Ваня и смолк, чтобы слушать командующего. Фрунзе продолжал:

— Все мы на местах эксплуатируем его, хотя и издалека. Острое положение, того гляди крах, самому не справиться — вот и шлешь Ленину телеграмму, едешь к нему. Он раскритикует, но тут же и поможет. Я, грешный, слал и с Восточного фронта, и с Крымского…

Дорога огибала белый, будто посыпанный крупной солью, каменистый отрог. За поворотом в уши ворвался отчаянный скрежет огромных дисков-колес турецкой повозки — кагни. Показалась она из-за большой отвалившейся глыбы, тянули буйволы того же сивого цвета, что и дорога, и глыба, и каменистый склон. Протащилась, казалось, навсегда оглушив. Но едва скрылась за отрогом, скрип оборвался.

— В прошлом году наш поезд пришел с Туркестанского фронта в Москву, дальше нам ехать на Крымский. Владимир Ильич после заседания предложил погулять по кремлевскому двору, за полночь угощал чайком у себя в кабинете. Мы склонились над картой, он сказал: «Дорогой комфронта! Обратите внимание на Сиваш. Он, пишут ученые, имеет броды».

— Стало быть, он — загодя! Предусмотрел! — сказал Ваня. — А не пойди тогда — возможно, всё и проиграли б!

— Была его телеграмма: «…изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма». Ведь Врангель презирает мужиков, не сможет предположить, что мужики осмелятся пойти через топкий Сиваш, и потому он, Врангель, войска свои расположит обязательно на флангах. Поняли?

— Сиваш я всегда помню, — сказал Ваня. — Другой раз снится, что вроде дух какой держал нас тогда под мышки. Оттого и не остались в хляби. Только убитые тонули. Значит, товарищ Ленин это знал!

Ваня слушал бы командующего еще и еще. Переменили аллюр на рысь, догнали аскеров и снова — шагом, Ваня завел другой разговор, по другому волновавшему его вопросу:

— Когда в деревне у нас делили землю, мой отец и я думали: надо всем мужикам сорганизоваться в деревенскую коммуну. Отец говорил: «Справедливость может тут найтись. Последняя надежда — она, эта коммуна. Человеческая она». И еще сказал даже так: «Божеская». Я думаю, что и турецкий крестьянин, батрак и издольщик, должен такую же мысль иметь. И вот вопрос: позволит ли ему полумесяц на его турецком знамени когда-нибудь до коммуны дотянуться?

— По-вашему, его цель — коммуна?

— Обязательно! Мечтает каждый, даже самый темный…

— Нет, пожалуй. Темный всего от аллаха ждет, — задумчиво проговорил Фрунзе. — А решит этот вопрос большой труд поколений. Поняли?

— Не могу поверить, чтобы мужик дела не понимал, — возразил Ваня. — Мой отец, разве он ученый?

— Жизнью наученный. А знамя, запомните, сам народ вышивает. Свое!

— Вот и говорю, сам и возьмет, когда мечта доймет, да и к полумесяцу черточку приделает. Станет серп!

— Не фантазируйте попусту, — засмеялся Фрунзе. — Детская болезнь!

ИТАЛЬЯНЦЫ

Под конец караванного пути произошла еще одна любопытная встреча.

Уже двенадцатый день шел караван. До станции Яхшихан на узкоколейке Ангора — Сивас, о которой рассказывал в Кескине инженер — начальник завода, осталось полтора часа пути. Из фургона в хвосте вдруг послышался высокий тенор:

Средь шумного бала, случайно…

Это разошелся Дежнов. Видно, хотел заглушить мучительную боль в боках от отчаянной тряски, — голос прерывался… Фрунзе, нахохлившись в седле, думал: «Ничего, дотерпим. Глядишь, и доехали…» Из фургона доносилось:

Лишь очи печально глядели…

Впереди на дороге замаячили в дымке какие-то всадники. Не военные ли со станции Яхшихан? За ними показалась, однако, распухшая в тумане повозка, еще одна и еще… Надвигался встречный караван. Когда поравнялись и стали разъезжаться, из встречных фургонов высунулись люди в шляпах и с шарфами. Ехали европейцы. Они с любопытством смотрели на буденовки. Турецкий чиновник, сопровождавший встречный караван, задержался для короткого совещания с офицером, сопровождавшим советскую делегацию.

— Кто такие? — спросил Фрунзе чиновника.

— Итальянская миссия кавалера Туоцци. Месяц гостила у нас. Теперь хочет домой, ваше превосходительство. Спешит за новыми указаниями.

«Вот как! Это значит, что итало-турецкие переговоры прерваны», — подумал Фрунзе, ответив на приветствие итальянцев.

Итальянцы же, увидев буденовки, будто обрадовались. Ослепительно улыбаясь, так и тянулись из своих окошек. Красноармейцы ответно помахали — дескать, правильно, Италия бросила воевать, — и караваны разъехались.

Дежнов вылез из-под брезента, Фрунзе соскочил с коня: