Турецкий караван

— Приеду, Гази. Непременно!

Проводив Фрунзе, Кемаль неслышно ходил по большому ковру в своем кабинете, глухим голосом говорил адъютанту:

— Направим телеграмму в Москву и Харьков. Харьков — это столица Украины… ЦИК — это Центральный Комитет исполнения… Запиши текст: «Собрание было счастливо выслушать заявление господина Фрунзе… которое само по себе оставит неизгладимый след…» — Кемаль прервал себя: — Да, неизгладимый. Пиши твердо: «…След в истории нашей независимости… Каждая фраза вызывала бурю радости…» Написал?

Вошел второй адъютант:

— Гази, издатель Юнус Нади просит разрешения…

Юнус Нади переступил порог, держа в руке листок:

— Предполагаю напечатать вот это, послушай, Гази, — и Нади прочел: — «Фрунзе произнес славословие благородной решимости… Видеть нашими столь горячими друзьями тех, кто ценит и понимает справедливость и правоту, — какое это огромное моральное удовлетворение, какой мощный источник энергии… Россия, которая подняла знамя борьбы против империализма, служит путеводной звездой для всех угнетенных народов… Фрунзе может быть уверен, что отзвуки его обращения докатятся до нашего фронта, дойдут до самых отдаленных сел и уголков нашей страны, распространятся по всей Анатолии».

— Хорошо. Но сами не дойдут, — сказал Кемаль. — Надо разослать. По всем проводам. Россия продолжает помогать нам.

Исчез Юнус Нади, и вот уже здесь рассерженные Рауф и Рефет. Усы Кемаля дрогнули, будто улыбнулся, но тотчас брови хмуро надвинулись и затемнили глаза. Рауф поднял руки, словно в мольбе:

— Почему же позволили этому выступить? Какой резонанс! Что предпримет теперь наш друг Франклен-Буйон! Что скажет Европа?

— Но в Европе, тебе известно, иногда практикуется выступление посла в парламенте, — успокоительно проговорил Кемаль. — В данном случае мы не отстали от Европы.

— Но ты же сам сказал, что не допустишь!

— Объективный момент оказался сильнее. Мотивы необходимой вежливости имеют силу диктата…

Спорить с Мустафой невозможно. Разговор с ним изматывал. Закипая, Рауф все же продолжал:

— Придется каким-то истолкованием этого выступления в газете стереть его…

— Да, в известной мере, со временем, — согласился Кемаль.

— Устно и печатно следует дать понять наше идейное несогласие с большевизмом, — настаивал Рауф.

— Безусловно, — подхватил Кемаль. — Ознакомление с текстом речи откроет прежде всего, что в ней нет пропаганды. Рассылкой текста мы докажем, что не допустили вмешательства в наши дела, так и подчеркнется идейное несогласие.

— То есть как? — Рауф не находил слов и запутывался. — Я вообще не желаю иметь с ним какое-либо дело!

— На этом никто и не настаивает, — тотчас проговорил Кемаль и обратился к мудро молчавшему Рефету. — Тебя, векиля национальной обороны, приглашаю в генеральный штаб на завтрашнее заседание. Обсудим наше военное положение. Соберись с мыслями. Рассортируй их, — Кемаль еле приметно усмехнулся. — И кое-что отбрось!

ОСТРЫЙ РАЗГОВОР

К утру было расшифровано и доставлено Фрунзе обстоятельное письмо Чичерина — передала радиостанция Тифлиса, принял российский «сафарет» в Ангоре.

Утром же к коминделу Юсуфу поехали Фрунзе, Дежнов и переводчик. Фрунзе чувствовал, что разговор будет напряженным, несмотря на «браво» и овации Собрания.

После солнечной улицы в коридоре тьма. Мерцающим золотом в черноте обозначился проем открывшейся двери. Посреди комнаты стоял чернобородый Юсуф в железных очках и в визитке. Он с легким поклоном пожал руку. Пристально смотрели черные глаза. Показав на венские жесткие стулья, пригласил сесть:

— Господин Ленин в своем кабинете нам, туркам, предоставил кресла. А у нас — увы!.. Помещение посольства — скверное? Холодно?

Извинялся. Но перешли к делу, и в черных глазах Юсуфа появилось выражение настороженности. Он напряженно следил за каждым движением Фрунзе и Дежнова. Переводчики стремительно записывали. Фрунзе:

— Поражает мысль вашего заместителя господина Хикмета, будто Советская Россия нынче пренебрегает Турцией, бросила ее, желает даже ее поражения. Вот так так!

— Личное мнение! — воскликнул Юсуф и вдруг понизил голос: — Но помощь, к ужасу, все-таки оскудевает, ваша помощь тает…