Тургенев

Однако дружба эта имела чёткие пределы. Интересно, что в пору сердечной близости с Тургеневым Некрасов работал над романом «Тонкий человек, его приключения и наблюдения». Это был роман о дворянине 1840-х годов, получившем умозрительное, далекое от жизненной практики кружковое воспитание. Некрасов вторгался в область, казалось бы, сугубо тургеневской тематики, но в отличие от Тургенева образ «лишнего человека» окрашивался у него в иронические тона. Ирония проступала уже в самом заглавии — «Тонкий человек» — и подхватывалась в тексте пародийными обыгрываниями «тонкости» героя. Тургенев не мог не заметить элементов скрытой полемики Некрасова с его повестями о «лишнем человеке», не мог не уловить лёгкого оттенка иронической стилизации этих повестей. В тексте Некрасова встречались порой и прямые уколы, когда, например, заявлялось, что «всякий предмет уясняется только тогда, когда перестает быть достоянием ограниченного числа специалистов, как бы получивших на него привилегию». Ясно, что «специалистом» этим был он, Тургенев, придумавший само определение героя — «лишний человек»!

Что же не принимал Некрасов в тургеневской характеристике «лишнего человека»? По-видимому, характерное для Тургенева оправдание слабостей дворянского героя. В отличие от Тургенева Некрасов обращал преимущественное внимание не на философские, а на социальные корни «бездействия», «обломовщины» героя, связанные с дворянским его воспитанием, а потому давал им ироническую интерпретацию, пародировал и снижал открытый Тургеневым тип «лишнего человека». В поэме «Саша» эта пародийность была смягчена, но тем не менее дворянин Агарин не произвел на Тургенева положительного впечатления: «Он (Некрасов. — Ю. Л.) написал «Сашу» и, по своему обыкновению, обмелил тип».

Скрытая и явная полемика между Тургеневым и Некрасовым возникала не только по причине идейных расхождений между ними. Сказывалось и различие воспитания, определившего духовный склад этих людей. На это различие указывал ещё Белинский. Сетуя в письме к Тургеневу на чрезмерную практичность Некрасова-редактора, критик сделал примечательную оговорку: «Мне теперь кажется, что он действовал честно и добросовестно, основываясь на объективном праве, а до понятия о другом, высшем, он ещё не дорос, а приобрести его не мог по причине того, что возрос в грязной положительности и никогда не был ни идеалистом, ни романтиком на наш манер. Вижу из его примера, как этот идеализм и романтизм может быть благодетелен для иных натур, предоставленных самим себе».

Некрасов и сам чувствовал в себе подмеченную Белинским слабость, потому-то, вероятно, он и тянулся к Тургеневу. В творчестве последнего он высоко ставил именно поэтический, романтический элемент: «Я читал недавно кое-что из твоих повестей... Тон их удивителен — какой-то страстной, глубокой грусти. Я вот что подумал: ты поэт более, чем все русские писатели после Пушкина, взятые вместе. И ты один из новых владеешь формой — другие дают читателю сырой материал, где надо уметь брать поэзию. Написал бы тебе об этом больше, но опять проклятая мысль — не принял бы ты этого за пустую любезность! Но прошу тебя — перечти «Три встречи», — уйди в себя, в свою молодость, в любовь, в неопределенные и прекрасные по своему безумию порывы юности, в эту тоску без тоски — и напиши что-нибудь этим тоном. Ты сам не знаешь, какие звуки польются, когда раз удастся прикоснуться к этим струнам сердца, столько жившего — как твое — любовью, страданьем и всякой идеальностью».

Некрасов ценил в Тургеневе именно эту романтическую молодость души, утонченность сердечных движений и психических чувствований, все то, что восполняло его собственную, некрасовскую односторонность. И в то же время Некрасов видел, как романтическая идеальность оборачивалась порой недоверием к «грубой существенности» жизни, мягкостью и уступчивостью, чрезмерной утонченностью, способной разрушить цельность и ясность душевной жизни.

Тургенева, напротив, привлекала в Некрасове грубоватая прямота и деловитость, практический склад ума, — качества, которых сам он был лишен, — но и отталкивали проявления «разночинской», «плебейской» резкости суждений, чрезмерной расчетливости в деловых отношениях с сотрудниками журнала.