Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества

Вернувшись, я первым делом поинтересовалась у Шарля, как движется его работа, и он тотчас принес мне пачку исписанных листов. Несколько вечеров я сидела над этими записками, внимательно разбирала их, обсуждала с Шарлем. Некоторые я сразу отмела:

– Это не будет пользоваться успехом, вам нужно это переписать!

Другие же меня восхитили, о чем я тут же с радостью сказала Шарлю.

Я пользовалась любой возможностью, чтобы побыть с ним – меня тянуло к нему неудержимо – и совместная работа над «Сафо» была как нельзя более кстати. Внешне наши отношения выглядели все такими же дружескими, и лишь я одна знала, как его взгляд заставляет трепетать мое сердце, никогда не знавшее любви. Шарль же никогда, ни одним словом не давал мне понять, что влюблен в меня. Привыкнув – за столько-то лет! – ко всеобщему обожанию, принимая поклонение и любовь как должное, теперь я сама жестоко страдала от близости и невозможности любви. Особенно если учесть тот факт, что этот чудесный мальчик был на 14 лет младше меня!..

Вскоре работа была закончена, и в парижской «Гранд-Опера» была представлена первая постановка.

Мы оба – я и Шарль – ждали успеха, однако его не последовало. Зрители были разочарованы – в опере совсем не было танцев, к которым они привыкли, а Берлиоз, который всегда был очень добр ко мне, написал совершенно разгромный отзыв.

Я едва не плакала – впервые мое выступление не вызвало восторга, но это было для меня меньшим разочарованием, чем то, что первая опера Шарля, над которой мы работали вместе, не принесла ему той славы, которую он, по моему мнению, заслуживал.

– Я не знаю, в чем причина, – говорила я ему с тоской. – Верно, мои советы оказались не слишком полезными, если зрители разочарованы. Как теперь убедить вас продолжать работу, как доказать вам, что ваша музыка – это самое прекрасное, что я слышала в последние годы?

– Ваших слов мне хватит, – улыбнулся Шарль. – Если вы говорите, что моя музыка чего-то стоит, значит, я сделал правильный выбор. Что же до оперы… Вы пели чудесно, как всегда, и этого достаточно. Им не хватает танцев – что же, я добавлю танцевальные сцены, и они полюбят эту оперу так же, как и другие. Все дело в привычке, Полина. Не грустите. Вам настала пора отправляться на гастроли в Англию. На этот раз я буду сопровождать вас, и в пути мы сможем придумать нечто новое, что вернет нам былую уверенность в успехе нашего союза.

Гастроли в Англии проходили с огромным успехом, публика по-прежнему заполняла зал, неистово рукоплескала, поклонники присылали мне цветы и восторженные письма, однако все это не стоило ничего в сравнении с одним лишь взглядом Шарля и его словами:

– Вы были сегодня великолепны, Полина.

Мне оставалось совсем немного до возвращения во Францию, когда Луи внезапно заболел. Здоровье его давно уже оставляло желать лучшего – начал сказываться возраст, и я, обеспокоенная, немедленно изъявила готовность прервать гастроли и вернуться во Францию вместе с ним.

– Нет-нет, Полина, – возразил он с улыбкой. – Поверь мне, я не умираю, это лишь легкое недомогание, и тебе не придется сидеть у моего смертного одра, вытирая мне лоб. Оставайся в Лондоне. Твоя публика будет очень разочарована, если ты уедешь, а я не могу этого допустить. После гастролей ты вернешься и сможешь окружить меня заботой, а сейчас я хочу, чтобы твой голос по-прежнему звучал на лондонской сцене.

Я осталась. Выступления шли успешно, как никогда, и я стала понемногу забывать свой недавний провал. Шарль поддерживал меня, много времени мы проводили вместе, но я с нетерпением ждала окончания гастролей. Я уже не могла совладать со своим сердцем, мне казалось, что мое лицо, всегда бесстрастное и неулыбчивое в жизни, теперь выдает все, что творится в моей душе. А показать мужчине, что я чувствую к нему что-то кроме дружбы, в то время как сам он держится безупречно, – о, нет, этого я допустить не могла. Моя проклятая цыганская душа, столько лет не заявлявшая о себе, внезапно словно пробудилась от сна. Все мои мысли были лишь о нем, и однажды я поняла, что, подай он мне какой-то знак, я забуду и мужа, и детей, и сбегу с ним хоть на край света, не оборачиваясь и не жалея ни о чем.

Скорее бы вернуться в Куртавнель! Там, среди привычных стен, окруженная детьми, я, несомненно, излечусь от своей болезненной страсти, которая так терзает меня здесь, в Англии.

Оставалось лишь два дня до отъезда, когда вечером после последнего выступления в мой номер доставили письмо. Я узнала почерк Шарля и решила, что он сообщает мне о переменах в своих планах и попросту написал ободряющее письмо с поздравлениями, но, едва я прочитала эту короткую – в две строчки – записку, руки мои задрожали так, что я выронила лист. Ноги не держали меня, и я опустилась на пол. Подняв листок бумаги, я вновь и вновь перечитывала написанные на нем слова: «Лондон, вторник, четверть первого, я люблю вас нежно, я обнимаю вас со всей силой моей любви к вам».