Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

Они поехали на свадьбу в город К., где тогда учился Витя. Он еще Виолу вез щедро – новую соседку родителей по площадке, – познакомить с другом. Эта Виола – платье в цветочек, глазки в листочек – с сосудистым пятном на шее, но платиновая блондинка. Витя предупредил свою бардессу про родимое пятно Виолы: мол, в дороге нужно поосторожнее, если стресс – пятно у Виолы вспыхивает ярко-красным светофором, и начинается истерика…

Еще в поезде все и кончилось. Он говорил только с Виолой, Полюдова молчала вместе со своей гитарой. Потом он позвал их в ресторан, а Полюдова завернулась еще в шаль, вдобавок к балахону. Он радостно показал всем видом: чур, я не виноват! И с Виолой ушел. Когда они вернулись, начался скандал, мучительное битье гитары. Он пытался спасти нежный инструмент, а потом сказал:

– Я думал: ты человек, хотел служить твоему таланту. Чуть меня не обманула! Еще ревновать! А ведь мы не поженились даже!

Ну, в общем, приехали. Полюдова в общежитии принялась выбрасываться с третьего этажа, Витька попросил ребят сделать все, чтобы она уехала, и ушел в тайгу. В одной рубашке. Никто не встревожился – конец августа был в том году жарким.

Когда Полюдова вернулась в Пермь, сразу позвонила родителям Вити – в два часа ночи. Отец закричал: щенок у меня сын, сволочь! Он послал Вику сначала к нам. Потом по всей Перми. На такси она исколесила весь город, и уже под утро ее навели на аспирантское общежитие. Так и есть, сидит Полюдова, обложенная аспирантками и аспирантами разных наук. Увидела Вику, добила одним вздохом сигарету, замахнула полстакана, упала на колени:

– Прости! Я же над тобой столько издевалась – хамила, могла прийти – и как заору: заткнись!

Тут она принялась за старое, но с вариантами: то сама с четвертого этажа хотела прыгать, то Вику в окно пихала…

Еще к обеду позвонили из города К.:

– Витька ушел в тайгу и пропал, его весь институт ищет.

Вика помчалась опять к бардессе: там верные аспиранки две облеванные подушки замывают, а Полюдова говорит не своим голосом:

– Он волк, он зверь, он там подохнет, пусть он подохнет.

И тут Виола приходит. Полюдова взяла хлебный нож, ее, конечно, скрутили.

Еще и мы в этот миг заходим – разбежались тоже спасать талант. Нам кричат:

– Уходите, Нинка, Славка! Ой, уходите, не до вас.

Потом, лет через десять, мы с сестрой Вити встретились в одной компании. Она говорила:

– Правда, я после Полюдовой никого слушать не могу, потому что не сравнить же. Вот у мамы в редакции есть такая Вера, поет, все ее слушают, а я не могу, ухожу, это просто никак… И брат уже чужой – он на Виоле женат. Как пришел из тайги с воспалением легких, как отлежался, так со мной и не разговаривает по душам.

* * *

Удивительно, но, кроме Вити, у Полюдовой никого не было.

Каждый раз молодые мужские толпы, с наслаждением послушав ее концерт в универе, разбегались по быстрым радиусам, шепча: это же буря, а не стоит знакомиться с бурей – голову оторвет.

Кажется, терпеть ее могли только рыболовы и охотники, поклонники Торо, им природные стихии только подавай. После Вити она нашла другого промысловика, родила ему пятерых детей, а тот даже не дрогнул, бегает с ружьем уж не знаем по каким оставшимся чащобам, кормит семью. А она отбросила псевдоним, стала Покедовой – по мужу, 9 мая звонила нам из своих глухих чащоб:

– Мне нужен адрес «Нового мира». Я написала поэму про всех репрессированных поэтов. А теперь расскажите мне подробно, как вы провели День Победы.

– А ты как? – отпарировали мы.

– Я записывала застолье на видео, чтоб послать невестке – она поволжская немка, и уже два года в Германии. Как звонит, всегда просит: пришлите песни, которые мы все пели в застольях.

– И что вы записали?

– Все. «Вот кто-то с горочки спустился», «Каким ты был, таким остался», «А я люблю женатого»…

* * *

На занятиях по освежеванию и выделке шкур Витю в институте охотоведческом всегда хвалили: казалось, все делал одним непрерывным движением.

Он тогда любил рассказывать дзенскую притчу о мяснике, пережившем просветление. Этот мясник делал один сложный разрез-удар, и со стороны казалось, что шкура сама падает с туши, а туша под счет раз-два распадается на куски.

В общем, институт был вскоре брошен, и компания-коммуна друзей уехала в тайгу добывать зверя. Лютые морозы, личные олени, лайки, которые спали в сугробах при минус пятидесяти, и, как ни странно, бомжи, невесть откуда выходящие к их зимовью из тайги. Там какое-то время все было хорошо, он даже у жены роды принял, дочь назвали Искра.

Но потом что-то не поделили, чудом друг друга не поубивали из карабинов и разъехались в разные стороны.

Помню, что Витя звонил нам и выговаривал:

– Вы же были старше меня – почему не предупредили, что жизнь такая тяжелая…

– Не стони, Стоножко, – вяло отбивались мы, сами выпитые жизнью.

У нас была своя тайга – дремучий город, хоть и центр; и свои бессмертные бомжи – соседи по коммуналке.

* * *

Затем Витя с женой развелся.

С новой занялся новым делом – мебелью.