Турист поневоле (СИ)

Сталинский дом был отделен от оживленной улицы крошечным сквером и корпусом поликлиники, бывшим когда-то частью Марфо-Мариинской обители. Николай дожидался Эдика на лавочке в сквере. Когда Эдик появился, Николай обратил внимание на то, что тот был не в себе: глаза бегают, руки и губы трясутся. «На наркоте, что ли? Впрочем, каждый сам кузнец своего несчастья…» – подумал Николай, и только когда дверь, в которую они позвонили, начала открываться, до него дошло, что он никогда не говорил Эдику, где живет.

***

Эдик действительно не знал, где обитает его удачно подвернувшийся клиент. Просто, дело было так.

После предыдущего выгодного обмена долларов Эдик довольный жизнью проводил Николая. Дождался, когда его источник валюты погрузит дорого упакованное тело в такси и уедет. После этого он вышел из дому и двинул в сторону метро. Эдик направлялся к знакомому оптовику, у которого регулярно затаривался шмотками на продажу, причем за доллары, которые у Эдика появились, закупки оказались весьма выгодными.

Недалеко от входа в метро со стороны универмага «Будапешт» Эдика окликнула девушка.

- Молодой человек, - обратилась к нему незнакомая блондинка. – Не подскажите, улица Юных ленинцев в какую сторону?

Девушка была мало того, что весьма привлекательна, ее пальто, несмотря на довольно зябкую погоду, было расстегнуто и открывало весьма глубокое декольте. Глубокое настолько, чтобы полностью завладеть вниманием парня. Пока он собирался с ответом, с обоих боков его взяли под руки два крепких мужчины. Один сразу сунул под нос корочку удостоверения сотрудника КГБ СССР и приказал, не поднимая шума, следовать с ними.

Следовать долго не пришлось. На парковке возле универмага стоял РАФик [3] с зашторенными окнами. Именно в этом РАФике Эдик во всей полноте познал свою малость перед лицом государственной машины.

Его полностью вытряхнули в прямом и переносном смыслах: всю валюту изъяли, все показания, начиная от того, как часто он ходил на горшок в раннем детстве, до того, каким образом он держит связь с загадочным Николаем и на что тратит полученные от него доллары, в письменном виде получили. Наконец, ошалевший Эдик подписал согласие о сотрудничестве с органами. Далее он был проинструктирован, что делать, когда Николай позвонит в следующий раз, предупрежден, что с этого момента живет и дышит только с разрешения куратора, и до поры был отпущен на волю.

Так что, как только Николай разбудил его ранним звонком, Эдик набрал номер куратора, доложил о ситуации, получил под запись детальные инструкции и сделал все, как ему приказали.

***

Николай не успел оторвать руку от звонка, как на лестничных пролетах выше и ниже нарисовались крепкие фигуры в сером. «Я, прямо, как профессор Плейшнер, - горько усмехнулся он про себя. – Только яду не захватил…»[4]

Дверь открыли знакомые крысиные усики.

– Здравствуйте, Николай, здравствуйте! – радушно приветствовали гостя усики. – Эдик, ты свободен… пока.

Николай вынужденно шагнул в квартиру, а фальшиво приветливый хозяин продолжил:

- Если позволите, представлюсь – Продольный Александр Борисович, старший лейтенант КГБ СССР.

– Небось, шестое управление, топтуны… - сорвалось у Николая с языка, и, увидев, как в глазах КГБшника промелькнуло недоброе удивление, тут же язык прикусил, негодуя на себя.

– Надо же, какая осведомленность! Они самые, топтуны… Как видите, не зря землю топчем, не зря народные денежки тратим. А вы, осмелюсь спросить, чем на самом деле занимаетесь? Впрочем, все по порядку. Входите, снимайте дубленку… какая модная, дорогая, наверное? Если что-то имеется в карманах, прошу достать и захватить с собой. Пройдемте.

Продольный повернулся к Николаю спиной и двинулся вглубь квартиры.

Они вошли в комнату. Стандартная советская обстановка: полированная стенка с хрусталем и книгами, диван, журнальный столик, два кресла, телевизор. При их появлении из кресла поднялся крепкий молодой человек с безучастным выражением лица и ушел на кухню. Когда Николай покидал коридор, в квартиру вошли двое с лестницы и заперли дверь изнутри, также пройдя на кухню.

Николай выглядел спокойным, даже в руках не было дрожи, но в душе он понимал, что это – катастрофа, сейчас эти люди в сером начнут крошить его судьбу на мелкие кусочки. Веру он, скорее всего, больше не увидит, и горше этой потери ничего представить уже не мог. Впрочем, помирать с музыкой он не торопился, ему есть чем удивить этого крысенка, кто знает, какой будет реакция? Попробовать стоило, все равно других вариантов он не видел: незаконные операции с валютой в СССР относились к категории наиболее опасных и тяжких преступлений – от 10 лет до высшей меры…[5]

Продольный сел на диван, указал Николаю на одно из кресел и продолжил свой монолог, ибо после первой оплошности Николай не проронил ни звука.